Читать книгу "Быть может… - Вера Заведеева"

Шел 1991 год. По Москве ползли тревожные слухи о том, что где-то там, на окраинах огромной империи, происходит что-то ужасное. В город хлынули беженцы. Оказавшиеся на голодном пайке москвичи, потеряв всякую надежду на продовольственную поддержку власти и вспомнив о своих глубоких крестьянских корнях, ринулись приобретать садово-огородные участки. Моей семье тоже достался участок в Подмосковье, где мы с энтузиазмом принялись сажать картошку на неподъемной глине. Там-то мы и познакомились с беженцами из Таджикистана.

Как это часто бывает, все началось с мелкого конфликта «на меже». Наш дачный участок граничил с их картофельным полем, какие выделяли местным жителям. Заборов еще не было. Маленький трактор «Беларусь» с прицепом, груженым навозом, решил «срезать» путь и махнул к нашему владению прямо через их уже засаженное картошкой поле. Воинственный, с изборожденным морщинами загорелым лицом худощавый старик в старой соломенной шляпе наседал на моего мужа нехилой комплекции и недвусмысленно размахивал клюкой. Муж не стал отговариваться бесшабашностью тракториста и, взяв лопату, быстро устранил «потраву». Мир был восстановлен.

Старик часто навещал свое картофельное хозяйство, прихватывая с собой семилетнюю внучку – неугомонную стрекозу с огромными бантами в льняных волосенках. Иногда с ними приходила симпатичная статная женщина, похожая на ту, чей портрет украшает сыр «Viola». Мы приглашали соседей посидеть-отдохнуть на наших бревнах и поболтать. Так и подружились, став почти за четверть века людьми близкими. Оказалось, что мы с этой женщиной родились в один день, только она тремя годами позже. И это тоже было неким знаком.

Ее удивительная судьба подтверждает, сколь хрупок этот мир, который в одночасье может разломиться надвое. До – и после.

* * *

Яркое утреннее солнце еще не обжигало, как днем. На прозрачно-голубом небе – ни облачка. Елена Ивановна вышла из госпиталя, огромного серого здания в стиле «сталинский ампир» в центре Душанбе, и всей грудью вдохнула напоенный ароматом предгорий пьянящий воздух. Дежурство выдалось очень тяжелым – всю ночь возили раненых, только успевали принимать. Днем нельзя – народ «не поймет». Наш «ограниченный» контингент в Афганистане в середине 80-х нес серьезные потери, но это приказано было скрывать всеми силами. Врачи давали подписку о «неразглашении государственной тайны». А какая же это тайна, когда по всему СССР развозили «груз 200»?

Особенно много было ребят из республик Средней Азии – без рук, без ног, обожженных. Считалось, что для мировой (да и своей затурканной советской) общественности они сойдут внешне за афганцев, воюющих друг с другом не без участия США. Так две ядерные державы – СССР и США – сводили друг с другом счеты на территории нищей страны.

Загнанные в угол афганцы умело отбивались не только «стингерами» и «калашами». У них оказалось и более грозное оружие – наркотики. На их скудной земле, малопригодной для земледелия, буйствовали лишь заросли марихуаны. Сами афганцы были привычны к ней с малолетства и спокойно покуривали «травку», которая придавала им сил. А вот для изнеженных европейцев, и даже для своих единоверцев из советской Средней Азии, она оказалась губительной. Вот так Афганистан и победил своих «завоевателей-освободителей», втянув их в наркотическую зависимость. И по сей день эта зараза продолжает расползаться по всему миру.

Елена Ивановна, далекая от всякой политики, все же смутно догадывалась, что вскоре работы прибавится не только хирургам, но и психиатрам (а где их взять после многолетних гонений на науку, узурпированную КГБ?).

– Стоп, – сказала она себе, вспомнив наставления своего научного руководителя из мединститута: «Оставь за порогом больничные проблемы, не тащи их в свой дом – иначе свихнешься».

А дома ее ждут заботливый, любящий муж, трехлетняя долгожданная дочка и пожилые, но вполне еще крепкие родители, которые живут рядышком. Есть еще и брат Саша, и племянники, и много другой родни. У Елены Ивановны – прекрасная, хорошо обставленная квартира в центре города. Так что и на работу, и в театр, и в гости – все пешком в нарядных туфельках по красивым ухоженным улицам, которые без конца метут незаметные таджики огромными метлами из какого-то растения. По выходным – поездки с друзьями в горы на собственной машине, где у ее мужа, охотоведа, были на примете живописные уголки.

Елена Ивановна с ее украинской (по мужу) фамилией считается русской, как и вся ее семья, а русские чувствуют себя здесь людьми высшего порядка – они образованнее, толковее и работают на самых ответственных и сложных участках. Поэтому лечиться и учиться таджики норовят только у русских, да и спокон веку они видели в них «начальство». И все же «Восток – дело тонкое»: все партийно-хозяйственные руководители – национальные кадры, а их первые заместители (и первые за все ответчики) русские.

На самом-то деле у Елены Ивановны финские корни. Ее отец, Иван Михайлович, – финн – после Финской зимней кампании 1939–40 годов оказался жителем Карело-Финской ССР (впоследствии ставшей Карельской АССР), как и его односельчане, чья деревня отошла к СССР. В 1941 году после нападения Германии на страну всех «инородцев» депортировали кого куда: Ивану Михайловичу выпал Таджикистан. Но это было потом, а сначала он оказался в трудовом лагере на строительстве Челябинского металлургического завода. С той поры любое застолье он начинал с тоста: «За великого Сталина!», поясняя, что если бы не «вождь всех народов», сгнил бы он уже давно где-нибудь на полях сражений, а так все же повезло остаться в живых, детей поднять, внуков дождаться.

Занятая этими мыслями, Елена Ивановна подошла к фруктовому ларьку. Выбрав пару персиков и душистую грушу, она направилась к дому. Это – ее обед. Дочка – у дедушки с бабушкой, муж в горах, приедет поздно, так что готовить не нужно, а ей самой полезно посидеть на фруктах. После тяжелых родов у нее нарушился гормональный фон, и она располнела.

* * *

Прошло три года. Со страной что-то творилось, особенно на ее окраинах. В 1988-м вспыхнули беспорядки на национальной почве в Алма-Ате и Минске. А в конце года в буквальном смысле затрясло армянский город Спитак – небывалой силы землетрясение за считаные минуты стерло город с лица Земли вместе с большей частью его населения. С этой страшной трагедии посыпались на огромную страну, как из рога изобилия, несчастья. Забурлило на Кавказе – кровавый Сумгаит, Тбилиси и яблоко раздора для армян и азербайджанцев Нагорный Карабах. А потом и Прибалтика встала в позу. Да и в российских республиках было неспокойно.

Генерал Громов 15 февраля 1989 года торжественно вывел последние войска из Афганистана, из Москвы доносились отголоски «нового мышления», а бывшие воины-«афганцы» пытались хоть как-то приспособиться к новым веяниям мирной жизни и не «упасть на дно колодца», как пел Владимир Высоцкий. Многие им помогали, чем могли, но не все. Особенно усердствовали те, кого называют власть имущими. Это они бросали сквозь зубы искалеченным физически и морально парням: «Я вас туда не посылал!».

И вот докатилось до Таджикистана. Пустячный повод – отмена концерта – обернулся, в конце концов, двухлетней гражданской войной. Обкуренные подростки горланили на улицах, размахивая прутами арматуры, врывались в автобусы, избивая пассажиров, крушили витрины магазинов, поджигали машины и винили во всех своих бедах ненавистных русских. «Долой русских!» – неслось отовсюду. Милицию эти бесчинства будто и не касались – самим бы уцелеть. Со всего Таджикистана потянулись в Душанбе толпы безработных и озлобленных страшной нищетой людей, которые вознамерились поселиться в столичных «дворцах», выкинув оттуда их законных владельцев.