Читать книгу "Славянский мир Начальной летописи - Николай Барсов"

Относительно границ или межей земель Перемышльской и Теребовльской, так же как и Володимирской, Начальная летопись представляет весьма скудные указания. Между тем уяснение их в эту древнейшую эпоху существования Русского государства важно во многих отношениях. С одной стороны, оно должно представить любопытные данные для решения вопроса вообще об этнографических пределах Руси на юго-западе, с другой – в них, как было замечено выше, остались довольно ясные следы древнего деления славян на племена или земли. Поэтому мы и остановимся здесь несколько на межах, или, вернее, сумежьях, Перемышльской и Теребовльской земель и земли Володимирской. И так как ни прямые указания исторических источников, ни ход событий не представляют никаких оснований думать, чтобы они подверглись существенным изменениям в последующие два столетия, то мы позволяем себе при определении их принимать в расчет и несколько позднейшие указания XII–XIII веков. Теребовльско-Перемышльская земля лежала между ляхами на северо-западе, уграми на юго-западе, степными кочевниками на юге, Киевским и Володимирским княжениями на востоке и севере. О границе с ляхами в Начальной летописи мы не находим никаких указаний. Самым крайним на северо-западе пунктом Перемышльской земли мы видим Перемышль на Сане и Вагре (Лавр., с. 35), но так как этот город был центральным пунктом особой земли, особого княжения, то нет сомнения, что и до IX века Перемышльская земля простиралась гораздо далее на север, за Любачев[162], Ярослав, Перевореск (Przeworsk), галицкие города, известные уже с XIII века, и отделялась от лядских владений болотистыми низинами Сана и Лонки, и до сей поры мало заселенными. В этой местности, как мы уже видели, летописные известия XIII века указывают порубежное укрепление Ворота[163], может быть, там, где теперь мы видим село Перевратно к северу от Решова милях в 2,5 от него по дороге в Судомирь. Западная граница с ляхами шла, кажется, по водоразделу между двумя Вислоками – Саноцким и Вислянским и, захватывая верховья последнего и верхние течения притоков его Яслы и Ропы, спускалась в юго-западном направлении к Карпатам, к истокам Белой и Попрада. Здесь (к северо-востоку от Дукли в одной миле) находятся село Роги, которое еще в XIV веке считалось в Русской земле (in terra Russiae)[164], два селения Брановицы, к северу от города Ясла, Осек к югу от него на реке Вислоке, Стражна, близ которого Русска на реке Ропице, правом притоке Ропы, устье Руски на Ропе, могли быть передовыми постами русских владений, как Грудек Стража Высша и Нисша, Стражня, Остружна на реке Белой и другие могли представлять ряд порубежных укреплений со стороны ляхов.

Еще неопределеннее юго-западная угорская граница Галицкой Руси. Как известно, за Карпатами, в Угорщине, большая часть комитатов Шарошского (с городом Эпериеш-Пряшов), Земилинского, Унгварского, Мункачского, Мармарошского (с городом Сигетом) и административной области Кошицкой (Кашау) заняты русским населением, которого насчитывается до 500 тысяч. История Угорской Руси в древнейшие времена остается предметом неразъясненным, но нет сомнения, что это исконное население Северо-Восточной Венгрии составилось из ветви хорватского племени, которую усилили улучи, вытесненные степными кочевниками из области Нижнего Дуная к Карпатам, а их первоначальное вероисповедание – православие – указывает, что они стояли в органической связи с Поднепровской Русью в то время, когда христианство не утверждалось еще у угров[165]. К сожалению, наши летописи сообщают весьма мало об этой области и об отношениях, в каких она стояла к уграм, с одной стороны, и галичскому княжению – с другой. Из событий XII века видно только, что Карпаты находились в галичских владениях (1150 год; Ипат., с. 42) и что проходы в них были защищены укреплениями, твердью. В XIII веке на русско-угорской границе упоминаются города Бардуев (1240 год; Ипат., с. 179) – теперешний Бардиев, Бартфельд на реке Тополии, к северу от Эпериеша, Баня Рудна (1235 год; Ипат., с. 175), которая соответствует, кажется, древнему городу Старой Рудне в Быстрицком округе Седмиградской области, у истоков реки Большого Самоша[166], и Брашев (1282 год; Ипат., с. 211) – теперешний Кронштадт в Седмиградской же области. Летописи нигде не говорят о принадлежности их к Галицкому княжению, но такую принадлежность следует, кажется, допустить отчасти потому, что они лежали среди сплошного русского населения, отчасти же потому, что летописец упоминает их для обозначения путей из Руси в Угры и, конечно, имел здесь в виду скорее свои, русские города, чем города в чужой и, как надо полагать, мало известной на Руси земле. Сверх того, в известном списке русских городов, составленном не позже конца XIV или начала XV века[167], в числе русских городов по эту сторону Дуная указан «Немець в горах» (Полн. собр. русск. лет. Т. VII. С. 241), который приурочивается к теперешнему Немети в Седмиградии на Самоше. Исходя из этих четырех пунктов, отмеченных нашими летописями, можно предположить, что в XII–XIII веках галицко-угорская граница проходила на юг от теперешнего Бардиева, или Бартфельда, может быть, захватывая Пряшов и Кошицу, по верхним течениям Германа, Ондавы, Унга, по Бодрогу, через Тиссу и Самош к верховьям рек, вливающихся в Серет. Весьма вероятно, что тогда она совпадала с этнографическими пределами Руси[168]. Между тем из хода червонно-русской истории не видно, да и нет оснований предполагать, чтобы галицкие князья в XII–XIII веках делали какие-либо приобретения за Угорскими горами; следовательно, закарпатские славяне присоединены к Русскому государству еще первыми киевскими князьями, так что возникновение Угорской Руси должно отнести к концу IX и не позже как к началу X века. На юг галицкие владения шли вниз по течению Серета (Дунайского) и его притоков, по Пруту и Днестру, до Дуная и Понтийского побережья, где, как мы видели, до половины X века были поселения улучей и тиверцев. Есть несколько известий, которые дают основание полагать, что и позднее, в X и XI веках, дунайские низовья – по крайней мере устья Дуная и поморье до Днестра – входили в состав русских владений. Договоры Олега и Игоря не представляют прямых указаний на принадлежность их к Руси, но, как кажется, только потому, что при заключении их вообще не имелось в виду определение порубежных отношений греков и Руси, сходившихся тогда только в Поднепровье[169]. Походы Святослава в Болгарию, совет, который давал ему воевода Свенельд, возвратиться оттуда сухим путем как самым безопасным, «поити на коних около, стоять бо Печенези в порозех»[170], поход Владимира Святого на Болгарию[171], обстоятельства последнего, как известно, неудачного предприятия русских на Царьград[172] в 1043 году – все это заставляет думать, что, во всяком случае, сообщение между Нижним Дунаем и Поднепровьем было более или менее обеспечено, если не сплошным славянским населением (тиверцы и улучи), которое могло отодвинуться на север, при первом появлении кочевников, то, по крайней мере, рядом укреплений, ограждавших придунайскую и припонтийские окраины Руси от набегов. По свидетельству Константина Багрянородного, в его время на Днестре было шесть городов – Белгород, Тунгаты, Кракикаты, Салмакаты, Сакакаты, Гиаюкате, которые он называет, однако, уже запустелыми[173]. Обращаясь затем к историческим свидетельствам несколько позднейшего времени, мы находим первые прямые указания летописи на эти окраины в истории борьбы князя Ивана Ростиславича Берладника с дядей его Володимирком Галицким, а потом с сыном Володимирка – Ярославом Осмомыслом. Из обстоятельств ее, записанных в южнорусской летописи, видно, во-первых, что галицко-русские владения действительно были на Дунае, во-вторых, что они принадлежали к уделу Ивана, бывшего князем в Звенигороде, по всем соображениям в том, что на Днестре[174]. Так, после неудачного захвата Галича в 1144 году Иван, осажденный в этом городе Владимиром и отрезанный от него во время вылазки, бежал на Дунай и оттуда уже степью в Киев к князю Всеволоду Ольговичу, враждовавшему, как известно, с галицким князем. Между тем бояре, приверженцы Ивана, держались в Галиче еще целую неделю, конечно, не иначе как рассчитывая на помощь из Подунайской области. Через 15 лет после того летопись отметила новую попытку Ивана Берладника на галицкие владения, и мы видим его снова на Дунае. «Еха, – говорит о нем летописец под 1159 годом, – в поле (из Киева) и ста в городех подунайских, изби две кубари, и взя товара много в нею, и покостяше рыболовом Галичьскым»[175]. Ясно, что он стал в этих городах, имея в виду сделать необходимые приготовления к задуманному походу на галичское Поднестровье, собрать дружину, дождаться нового прихода половцев и отряда берладников, запастись средствами, хотя бы и грабежом торговых судов и галичских рыболовов. Между тем мы не видим никакого противодействия со стороны Ярослава Галицкого. Он ограничивается только тем, что занимает своей засадой поднестровские города (Полн. собр. русск. лет. Т. VII. С. 84). Очевидно, Иван действует в области или прямо подчиненной ему, или стоявшей с ним в каких-то весьма тесных отношениях, еще не разъясненных историей. Очень может быть, что подунайские города составляли только часть бывшего звенигородского удела князя Ивана Ростиславича, которую он сумел удерживать за собой во все долгое время своей скитальческой жизни на Руси и которая делала его таким опасным врагом галицкого князя… Летописи не говорят, какие именно русские города были на Дунае, и указания на них мы можем искать только в упомянутом уже выше списке русских городов. Но, к сожалению, составитель этого списка не ограничился, как видно, собственно русскими городами, то есть городами на Русской земле, с основным русским населением, но почел необходимым назвать и те города, которые временно были завоеваны русскими князьями. Так, в числе дунайских городов он приводит города в Болгарской земле Видицов о семи стен каменных, Мдин (Медин) Тернов, по ту сторону Дуная, Дерестр (Дрествинь-Силистрия) и др. единственно на том основании, что они были в X веке завоеваны Святославом[176]. Вероятно, к этим же болгарским городам относится известие о попытке Владимира Мономаха утвердиться на Дунае в 1116 году (Лавр., с. 128; Ипат., с. 7). Но в том же списке должны скрываться, конечно, и подунайские города Ивана Ростиславича и Ярослава Осмомысла Галицкого, запиравшего, по выражению «Слова о полку Игореве», ворота Дунаевы. Выше Силистрии их не могло быть; ниже ее список называет Дичин (Дицын), Килию, Новое село (Новосель), Аколятрю на море, Курнаку, Варну. Из этих городов Варна едва ли может быть принята в расчет. Курнака, Аколятря и Новосель остаются для нас неразъясненными. Развалины древней Килии находятся близ крепости Старой Килии на правом берегу южного рукава Килийского Дуная. Что же касается Дичина, то, по мнению Ходаковского (Пути сообщения в Древней Руси. С. 8), этот город одно и то же с Дедцином, который упоминается в Ипатьевской летописи под 1260 годом на пути из Олешья на устье Днепра в Берлад (Ипат., с. 86), но, во всяком случае, он находился между Силистрией и Килией, ибо между этими городами его показывает список городов, который в исчислении местностей придерживается более или менее определенного порядка. Здесь мы находим местности с подобноименными названиями: Девициной в Добрудже, верстах в 10 к востоку от Черновод по дороге из Базарджика в Гирсов (близ него к юго-востоку по дороге в Кистенджи, Ески-Бырлат, то есть старый Бырлат), и Титков на левом берегу Дуная к югу от Браилова (верстах в 50)[177]. Из всех этих свидетельств можно только заключить, что галицкие владения, спускаясь на юг по бассейну Серета, во всяком случае, доходили до Килийского и, может быть, даже до Георгиевского Дуная, простираясь вверх по Дунаю по крайней мере до устьев Серета. Относительно юго-восточной границы от Прута и Дуная до Днестра нет никаких известий. С появлением печенегов и затем половцев эта часть понтийского побережья, по всей вероятности, запустела. Улучи и тиверцы, составлявшие оседлое население теперешнего Буджака, подвинулись на север, оставив поле степным кочевникам. Только по течению рек, преимущественно судоходных, были оставлены старые или устроены новые города для защиты от варваров как русского порубежья, так и караванов торговых судов. Этим объясняются слова летописца XI века о городах улучей и тиверцев, бывших в его время на Понтийском поморье: «Суть грады их и до сего дне». Рассматривая теперешние карты этой области, мы находим в ней множество местностей, названия которых Град, Граденица, Градешти, Бранешти едва ли не указывают на существовавший здесь ряд укреплений. Сюда же, может быть, относятся местности с названиями, обычными в Древней Руси для княжеских городов (Володимир, Василев, Васильков). Так, по Пруту ниже Черновица (в списке городов Чернавский Торг) обращают на себя внимание селения Бранешти и два Василеуци (в Белецком уезде, выше Скулян), Влодомиря на правом и Бранешти на левом берегу (к востоку от Гирлеу), Василина ниже Скулян, несколько на северо-восток от Ясс. Далее на восток: Болград (Табак) в северном углу озера Алпуха (на южной окраине Нижнего Троянова вала), Градина, или Чейши, на реке Катлабухе (почти на одной широте с Кагулом), Оструг на Киргиже, Градешти на реке Когильнике, или Кундуке, Городище на реке Быке к северо-западу от Кишинева; по Днестру ниже Василеу, Бакоты, старой Ушицы и Калюса, упоминаемых летописью, Василеуцы в Хотинском уезде, Броннице под Могилевом, Василькеу ниже Сорок, при устье Олыпанки (близ него ручей Ситиска), и ниже его два городища, к западу от которых, на одной широте, Геличены в Белецком уезде. Белград, теперешний Аккерман на Днестровском лимане, существовал уже до X века, по свидетельству Константина Багрянородного. Все эти местности требуют археологических разысканий, которые одни могут привести к сколько-нибудь положительным результатам. Но нельзя не заметить, что, если оставить в стороне Аккерман и провести линию от Галаца и Килии к Днестру через самые крайние на юге из названных пунктов (то есть Болград, Градину, или Чейши, Градешти, что на Когильнике, Пересечину, что между Оргеевом и Кишиневом) к днестровским городищам или к Василькеу (в Сорокском уезде), то эта линия пройдет на север, с небольшим уклоном к востоку почти в прямом направлении – обстоятельство, которое отнимает у нее характер случайности и дает некоторое основание предполагать, что этот систематический ряд укреплений мог быть вызван порубежными отношениями галицко-русских владений на юго-востоке со степью. Впоследствии мы увидим, что здесь, в треугольнике, образуемом Днестром и этой линией, следует искать упоминаемых в летописи местностей Кучелмина (1159 год; Ипат., с. 86, 161) и Плава (1213 год; Там же, с. 164).