Читать книгу "Реминискорум. Пиковая дама - Лена Климова"

– Четыре свеженьких грешника! – продолжали громыхать Уши, а вокруг бегали крохотные двуногие чертенята с копытцами, рыбы с человеческими ногами, рогатые металлические создания, и все они стекались к Ушам. Уши же и не думали замолкать, а напротив, вещали все громче. – Милостыню во славу Божию не творили, о посте и молитве и не думали, двое же и вовсе не крещены. Так и быть вам отныне не рабами Божьими, а слугами сатанинскими!

Разношерстное воинство одобрительно запищало и загремело. Грета, вытирая слезы, все дергала и дергала ноги, пытаясь высвободиться из черной вязкой мути.

– Да мать твою! – в сердцах крикнула она.

– Грета, рабыня дьявола, – гремели Уши, – за смертный грех сквернословия да будешь отныне питаться только гадами земными, да сколопендрами, да червями слепыми, да жабами ядовитыми, дабы за осквернение уст своих расплатиться. Вера, рабыня дьявола, за смертный грех гнева да будешь в озере ледяном навеки замурована, тепла, огня и света да не узнаешь боле, дабы за несдержанность свою расплатиться. Борис, раб дьявола, за смертный грех чревоугодия да не будет вкуса тебе от яств никогда боле, употреблять их станешь путем противоестественным, а нечистоты да извергнешь устами, дабы за сладолюбие свое расплатиться. Алексей, раб дьявола, за смертный грех похоти да будет уд твой срамной отрезан, и да вырастет он заново бессчетно, станешь рыдать от боли нестерпимой и вечно мучиться, дабы за прелюбодеяние свое расплатиться. Да воздастся по заслугам каждому!

И хотя Уши упомянули всех четверых, а вокруг было полно всевозможных чудовищ и монстров, Вера сейчас смотрела только на Алексея. Со страхом и омерзением, словно это от него исходит угроза, словно это он – главный здешний кошмар. Алексей хотел броситься к ней, но не мог, застыл на месте: под ногами хлюпало вязкое черное болото, чавкало и пузырилось, не давая сделать и шагу.

– Чертова дверь, чертов мир! – в отчаянии стонала Грета. – Уж лучше бы меня медведь сожрал… Ой, что там? Нет, Господи, только не это! Нет!

Земля справа и слева вспучилась, пошла волнами, и из-под нее, шурша и шелестя, волнами повалили жуки, пауки, многоножки. Пронесся холодный ветер, Веру за руки ухватили десятки чертенят и потянули к озеру, на поверхности которого плавали льдины. Алексей же увидел, как к нему приближается, гремя железом, металлическое создание с клювом; оно волокло за собой тяжелый окровавленный топор. После приговора Ушей легко было догадаться, зачем этот топор предназначался. Алексей отчаянно дернулся, чуть не вывихнув ногу, но тщетно.

– Сделайте хоть что-нибудь! – кричала Вера, тщетно отбиваясь от чертенят. Борис открыл рот, но не успел издать и звука, как захлебнулся и закашлялся, а из его рта с бульканьем вырвалась струя зловонной коричневой жижи.

– Назад, к двери! Скорее! – заорал Алексей. – Вон туда! Смотрите!

Действительно, позади толпы чертенят, которые протыкали несчастного голого грешника раскаленными стрелами, из сумрака соткалась знакомая дверь. В тот же миг черное болото вспучилось и пропало; четверо рухнули на землю. Свободны! Только бы успеть!

– Ходу!

Быстрее, мимо волны многоножек, мимо толпы негодующих чертей, мимо стального палача с топором; и они были почти спасены, и Борис уже схватился за ручку двери, как услышал позади истошный крик. Грета споткнулась и упала, и волна жуков, многоножек и червей накрыла ее с головой; многоножки, неумолимо шелестя и стрекоча, лезли в глаза и уши.

– Боря! Боря! Помоги!

– И имя Божие всуе поминала, – гремели Уши, – о посте и молитве не думала, так вкуси расплаты за грехи свои.

Если бы на месте Бориса оказался какой-нибудь герой боевиков, то он бы тут же бросился на помощь любимой, не зная страха и сомнений и улыбаясь в лицо опасности всеми тридцатью двумя белоснежными зубами. Но рот Бориса был забит дерьмом, которое мешало не только улыбаться, но и дышать. И он боялся. Он отчаянно трусил. Он был просто в ужасе от мысли, что может потерять – ее. И от этого ужаса, соединенного с этим страхом, в каком-то тайнике собственного нутра вдруг пробудились неведомые ранее властные силы, пинком заставившие его развернуться, сделать дрожащими ногами десяток шагов и схватить ее за руку. А потом поднять – вовсе не галантно, рывком, рискуя вывихнуть запястье, – и бежать, бежать, бежать без оглядки, под хохот чертей, скрежет металла, крики и стоны… Пока дверь не захлопнулась за их спинами. И каким сладким показался этот звук, и каким желанным – сумрак и холод улицы.

Они лежали вповалку на мостовой, стонали и кашляли. Борис шумно дышал и отплевывался. За дверью – вернее, уже медным зеркалом, – было тихо, металлическое кольцо исчезло, как и раньше, а вокруг все так же простиралась знакомая пустынная улица, по которой бродил промозглый ветер.

– Ух… и впрямь… ночь музеев, – с трудом выдохнула Грета.

– Да уж, сад, блин, земных наслаждений, – Борис в очередной раз сплюнул. – И как только человек может такое придумать…

– Это ж не человек, – простонал Алексей. – Это Босх!

* * *

Иероним Босх. Самый загадочный художник свой эпохи.

Современник Леонардо да Винчи (Босх всего на два года раньше родился и на три года раньше умер), а кажется, что их разделяют века. Причем не поймешь, то ли Босх на пару столетий старше Леонардо – потому что все его мысли еще там, в средневековье с его благочестием, страхами, чудовищами, видениями Ада и Рая; то ли на много веков моложе – из тех, кто видел газовую атаку на Ипре, печи Освенцима, ядерный гриб и тени Хиросимы. И пока художники возрождения наперегонки поют гимн Человеку, его прекрасному телу, его могучему разуму, его великим свершениям, пока соревнуются в тонкостях отображения перспективы и атмосферной дымки, точности прорисовки мышц и фактуры тканей, одинокий Босх рисует человека не таким, каков он снаружи, а таким, каков он внутри. Он не заботится о пропорциях и размерах. Наполняет свои картины множеством неуклюжих фигур, условных символов и неправдоподобных чудовищ. И все же именно от его картин невозможно оторваться. Они одновременно влекут и отталкивают. Словно он показывает нам, детям нового времени, все еще верящим, что каждый из нас Человек и потому звучит гордо, постыдную тайну, которую от нас так долго скрывали. Король-то – голый! Все мы – голые. Человек – вовсе не пуп земли и не венец творения. Человек слаб, мерзок и похотлив. Человека вечно мучают его внутренние демоны. А потом он умрет и попадет в Ад, где его будут терзать демоны уже вполне реальные. Грядет Страшный суд. Каждый наш шаг приближает нас к Чистилищу. И за каждым грехом наблюдает неусыпное Око: Cave, cave, Deus videt – «Бойся, бойся, ибо Господь видит!».

Был ли Босх моралистом, живописующим глупости и грехи, дабы люди устыдились, исправились и спаслись? Или он сам был адептом тьмы, извращенцем и чернокнижником, втайне пускающим слюни от безумной похоти и кровавых садистских видений? Как знать. Картины его наполнены странной смесью христианских и оккультных символов, разобраться в которой с трудом могли даже современники, а уж для нас это дело и вовсе непосильное. Многие образы явно алхимические, но все они имеют несколько значений, часто противоположных. Жаба в алхимии обозначает серу, и одновременно это символ дьявола и смерти. Лестница – то ли алхимический символ Творения, Лестницы бытия, то ли обозначение соития и плотских утех. Ключ – возможно, ключ к истине, но, может быть, и намек на греховный мужской член. Сова – а сов у Босха множество – античный символ мудрости и в то же время христианский знак духовной слепоты, коварства и смертного греха.