Читать книгу "Евангелие от Локи - Джоанн Харрис"

– Я подарю тебе ожерелье, – снова заговорил Двалин, – но в обмен на четыре ночи… удовольствия.

– Что? – воскликнула Фрейя, и улыбка ее померкла.

– По одной ночи на каждого из нас, – пояснил Двалин. – Ведь мы вместе делали это ожерелье. Второго такого на свете нет. Оно насквозь пропитано магией, так что красота той, что будет его носить, никогда не померкнет. Ничто и никогда не может причинить вреда этому ожерелью – а значит, не причинит вреда и тебе. Такова моя цена. Ну, что ты теперь скажешь?

Фрейя до боли закусила губу, задумалась, и одинокая слезинка, вспыхнувшая золотым огнем в свете горна, медленно скатилась по ее щеке.

– Всего четыре ночи наслаждений, – сказал Двалин, – и ожерелье навсегда станет твоим.

О’кей. Я продолжал наблюдать. Что, собственно, в этом плохого? Зрелище что надо, такого и в царстве Хель не увидишь. Фрейя, конечно, – пустышка, это мне давно было известно, но до сих пор я все-таки до конца не верил, на какую низость она способна пойти ради побрякушек. Короче, ребята, она пошла на все и выполнила все, что от нее потребовали – и не раз, а целых четыре раза, с четырьмя неотесанными грубыми мужланами, которые много лет женщин даже не видели. Однако она получила то, что хотела; я собственными глазами видел, как сыновья Ивалди застегивали у нее на шейке драгоценное ожерелье; при этом они буквально истекали слюной от сладострастия, самодовольно ухмылялись и шарили своими узловатыми ручищами по всему ее телу. А потом Фрейя стрелой полетела домой, в Асгард, чтобы хорошенько отмыться. Я последовал за нею, проводил ее до самых дверей, прямиком направился к Одину и рассказал ему обо всем, что видел.

Говорят: «Никогда не доверяй одноглазому». Однако вполне можно было бы сказать, что в тех случаях, когда дело касается женщины, все мужчины тут же слепнут на один глаз, да и зрячим глазом видят не так уж много. Когда я поведал Старику эту некрасивую историю, он гневно прищурил единственный глаз, но отчего-то не приказал мне немедленно замолчать. Похоже, его увлекло мое повествование. Да-да, знаю, я прекрасный рассказчик. И потом, подробности были столь пикантны…

Но, когда я, наконец, умолк, Один все же дал выход гневу. Швырнув на пол кубок с вином, он спросил:

– И зачем ты мне это рассказал?

– Эй, ты уж не убивай гонца! – поспешно крикнул я. – Мне показалось, что тебе, возможно, интересно было бы знать, чем занимается прекрасная Фрейя. Только и всего. По-моему, тебе, предводителю асов, полезно знать, что наша богиня любви совокупляется с жалкими Червями. Между прочим, я ей на это разрешения не давал. И я ее не подбадривал. Фрейя – женщина взрослая и вполне способна отвечать за свои поступки. Я полагаю, она прекрасно понимала, что делает. Однако кое-кто может счесть, что подобные поступки Фрейи грозят опасностью и всем нам. И потом, по-моему, Фрейя, как и все остальные, обязана ставить тебя в известность, желая покинуть пределы Асгарда, не так ли? Я сказал, кое-кто, но я никого не называю поименно и никого не сужу. Хотя, по-моему, тебе следует все это знать.

Один лишь глухо зарычал в ответ. А потом вдруг сказал:

– Раздобудь мне это ожерелье.

– Что? Я?

– Ты это сумеешь. И не думай, что я не понимаю, в чем тут дело. Это расплата за Брокка и твой зашитый рот.

Я посмотрел на него абсолютно невинными глазами и переспросил:

– Расплата? Какая еще расплата? И с чего бы мне ее требовать? Ты же мой кровный брат, Один! Мы с тобой заключили договор. Неужели из-за какой-то дурацкой истории с Брокком… – Я широко улыбнулся – к этому времени мои губы практически зажили – и сказал: – Знаешь, я ведь почти забыл об этой маленькой неприятности. Тебе вовсе не нужно чувствовать себя виноватым. Хотя кое-кто может сказать, что последствия наших поступков порой все же нас настигают. «Как аукнется, так и откликнется» – кажется, так говорят в Мидгарде? Для подобных вещей должно существовать какое-то особое, поэтическое[49], определение. Впрочем, я непременно над этим подумаю на досуге.

Рычание Одина стало менее угрожающим, и он вполне мирно повторил:

– Раздобудь мне это ожерелье, Локи.

– Хорошо, хорошо, я постараюсь.

Я выждал, пока Фрейя уснет, и, вновь превратившись в блоху, проник в ее покои. Фрейя даже спать легла в новом ожерелье, хотя больше на ней, как я сразу заметил, ничего не было. Увы, она лежала на спине, так что застежка ожерелья оказалась от меня скрыта. Я вернулся в прежнее обличье – мне нужны были пальцы, – но застежку расстегнуть я так и не смог. Особенно долго торчать в спальне Фрейи и ждать, пока она сама повернется на бок, я не мог. Хотя меня и послал сюда сам Один, но если бы ваны поймали меня среди ночи у ее ложа, да к тому же совершенно голого (из-за бесконечных превращений, естественно), они попросту выпотрошили бы меня, как жалкую макрель.

В общем, я снова превратился в блоху и укусил Фрейю за веко. Она вздохнула, повернулась на бок, и застежка ожерелья оказалась прямо передо мной. Вернув себе человеческий облик, я крайне осторожно расстегнул ожерелье и снял его. Затем прокрался к дверям, отпер их изнутри, послал спящей Фрейе поцелуй и собрался вернуться к Одину, который, пребывая в мрачном настроении, с нетерпением ожидал доказательств грязного предательства любовницы. Но стоило мне взять в руки свою одежду (которую я предусмотрительно оставил у дверей, когда менял обличье), как я заметил неподалеку чей-то темный силуэт. Это, конечно же, был Хеймдалль! Он вечно за всеми следил, вечно во все совал нос и, должно быть, со своего поста на Радужном мосту заметил мой след, ведущий в покои Фрейи.

Он, разумеется, тут же выхватил магический меч, заколдованный руной Тир, – это был обманчиво легкий клинок, мерцавший в воздухе, подобно крылышку моли, и острый, как мой язык, и я поспешил заверить его:

– Это совсем не то, что тебе могло показаться.

Хеймдалль улыбнулся, сверкнув золотыми зубами, и кровожадно пообещал:

– А вот сейчас и посмотрим, что нам расскажут твои потроха.

Я мгновенно превратился в греческий огонь и попытался на бешеной скорости пронестись мимо него, но нечаянно уронил ожерелье. Хеймдалль воспользовался моим промедлением и тут же вызвал руну воды Логр, самым неприятным образом лишив меня возможности дышать.

Разумеется, я был вынужден вернуться в человеческое обличье и, весь дрожа, промокший насквозь, предстал перед Хеймдаллем, так сказать, au naturel[50].

– Ты сам не знаешь, во что влез! – задыхаясь от возмущения, сказал я. – Между прочим, я действую по приказу Старика!

Хеймдалль только рассмеялся в ответ.