Читать книгу "Фельдмаршал Манштейн. Военные кампании и суд над ним. 1939—1945 - Реджинальд Т. Пэйджет"

Схватки в суде давали обильную пищу для прессы. По-моему, по большей части они происходили из-за контраста между опытом защиты и обвинения. Мой криминальный опыт исходил из английских уголовных судов, и я приходил в негодование, когда обвинитель отходил от стандартов сдержанности, свойственных прокурору в английском суде. Опыт Артура Коминса Кэрра и Элвина Джонса включал в себя суды над военными преступниками – первого в Токио, а последнего в Нюрнберге, – но если честно, то их поведение олицетворяло саму сдержанность по сравнению с тем, что стало обычным явлением на других судах над военными преступниками, особенно на тех, где прокурорами выступали американцы. Обвинение, со своей стороны, в высшей степени возмущалось моей манерой ведения защиты, которая действительно являла резкий контраст со сдержанной и оправдательной манерой, принятой сбитыми с толку на прежних судах над военными преступниками немецкими адвокатами. В первый же день Артур Коминс Кэрр выразил удивление по поводу того, что я, британский адвокат, мог заподозрить Королевское предписание в несправедливости. Пока длился процесс, его ожидало еще немалое количество поводов для удивления, некоторые из которых приводили Коминса Кэрра в ярость, поскольку я оставался при убеждении, что фон Манштейн должен получить необходимую и достойную защиту и что национальные чувства адвоката, как гражданина страны-победительницы, не должны влиять на отношение к подсудимому так, как влияют на отношение к нему стороны обвинения.

Сохранить спокойствие в политической дискуссии не так просто, как в юридической, и, пока я говорил о русских, обвинение проявляло относительное беспристрастие, но стоило мне подвергнуть критике поведение остальных союзников, как оно тут же приходило в неистовство.

В качестве адвокатов защиты мы доставили немало забот администрации. Как с нами обращаться? Какое оборудование предоставить? Какие помещения в здании суда выделить? Какую мебель? Комендант обеспечил нас вполне достойной мебелью, но потом появился сержант и забрал наш телефон. Для членов суда и обвинения предусмотрели автомобильный конвой с мотоциклетным эскортом. Две машины – вторая на случай поломки первой – ежедневно доставляли в суд обвиняемых. Должна ли сторона защиты ходить пешком или нанимать такси? Для нас прецедента не было. Все решилось, когда появился председатель суда, генерал-лейтенант Симпсон. Он издал простое и ясное предписание, что с нами должны обращаться и обеспечивать всем необходимым точно так же, как и сторону обвинения, а я, пока нахожусь в Германии, приравниваюсь к званию генерал-майора. Суд постановил, что защита и обвинение будут иметь равные права, и мои немецкие коллеги приятно удивились, получив приглашение отобедать вместе с генералами Симпсоном и Вэйдом, а также с судьей из военно-юридической службы, нынешним судьей Коллингвудом. Контраст с отношением к ним в Нюрнберге и со стороны американцев оказался просто разительным.

Здание, в котором проходил судебный процесс, носило странное имя Дом Курио, названное так не потому, что там происходили странные вещи (curiosity – англ. странность, диковина), а потому, что его назвали в честь некоего господина Курио. Ранее он использовался для концертов, и теперь зал суда разместился в концертном зале. Члены суда восседали за стойкой, задрапированной британским флагом и возвышавшейся вдоль одной из сторон зала.

Прямо над ними расположилась галерея для немцев. Перед входом на нее, в маленьких кабинках, немецких зрителей тщательно обыскивали мужчина и женщина из военной полиции. «Вояки в армейских ботинках на галерее» существовали только в воображении прессы. На самом деле немецкие зрители вели себя тихо и выглядели какими-то бесцветными и подавленными на этом процессе победителей. Среди них постоянно находилась неприметная маленькая женщина в строгой темной одежде, жена фельдмаршала. Уровнем ниже, напротив, располагалась скамья подсудимых со столом для защитников перед ней, тогда как сторона обвинения занимала другой стол сбоку. Обе половины концертного зала отвели для зрителей из стран-союзниц и журналистов. На возвышении, прежде занимаемом оркестром, установили мягкие кресла, оборудованные наушниками, для особых гостей, членов Контрольной комиссии и жен членов суда. С другой стороны расположились журналисты, военные и иностранные наблюдатели. Подтянутая фигура фон Манштейна на скамье подсудимых излучала само достоинство. С трудом передвигающийся и почти слепой (катаракта) старый фельдмаршал оказался всего лишь плодом фантазии журналистов – как и наблюдатели «в армейских ботинках». Обвиняемый на протяжении всего процесса демонстрировал свои замечательные способности и, что бы ни выдвигало против него обвинение, за семь дней перекрестного допроса показал себя более чем достойным соперником.

На процессе, как и в Нюрнберге, применялась система синхронного перевода. Переводчики сидели в кабинках и переводили все произнесенные в суде слова, поэтому, когда звучала немецкая речь, можно было надеть наушники и слушать английскую версию того, что говорилось. Это экономило время, однако переводы зачастую страдали серьезной неточностью. Адвокат обращался к суду не со своего места, а с кафедры, или, как ее называли, с трибуны, возвышающейся перед стойкой с членами суда. Это означало, что, если требовалось что-то сказать, приходилось вставать со своего места и идти через весь зал. Из-за этого у микрофона порой случалась толчея.

Когда начался процесс, члены суда вошли гуськом и заняли свои места. На каждом была надета красная мантия и красная судейская шапочка, которые они одновременно сняли и положили на скамью рядом с собой. Сидя за своей драпированной британским флагом стойкой, члены суда казались все на одно лицо, и у меня возникло не вполне уместное ощущение того, что это Алек Гиннесс (британский актер театра и кино. – Пер.) исполняет одновременно роли всех членов суда. За стойкой присутствовали: генерал-лейтенант, генерал-майор, два бригадира (военный чин выше полковника и ниже генерал-майора; в некоторых армиях ему соответствует чин бригадного генерала. – Пер.) и три полковника. Все они были штабными офицерами, и никто из них ни в каком качестве не участвовал в боевых действиях с 1918 г. Я считаю это огромной неудачей, поскольку им приходилось судить действия человека, постоянно находившегося на театре военных действий. Как штабные офицеры, они имели склонность к бумажной работе по законам и правилам, никакого опыта действий в условиях стрессовых ситуаций, выпадающих на долю боевого командира, у них не было. Военно-юридическую службу представлял судья Коллингвуд, судья графства, поднявшийся до верховного суда. Ему досталось незавидное назначение. В его обязанности входило все три месяца процесса держать под контролем и приводить в порядок свидетельские показания, включая тысячу документов, при этом не имея ни одного помощника. Он должен был рассматривать и выносить решения по важным и сложным вопросам международного права, в котором совсем не разбирался, да еще и не имея под рукой библиотеки международного законодательства. Вдобавок ко всему судье Коллингвуду приходилось еще и поддерживать порядок в зале суда, где порой бушевали нешуточные страсти.

После принесения присяги председатель объявил, что следующие 20 минут будет производиться фотосъемка. Думаю, он сам не ожидал последовавшей за этим сцены. Вспыхнули электродуговые лампы, зажужжали кинокамеры, и около 50 фотографов со своими камерами и вспышками ввалились в зал суда. Нависая над стойкой, они принялись фотографировать членов суда. Потом столпились вокруг скамьи подсудимых, чтобы заснять фон Манштейна со всех ракурсов. Я немедленно поднялся и покинул зал суда. Генерал Симпсон вытерпел где-то пять минут и, наступив на свою судейскую шапочку, с выражением гнева на лице вышел из зала. За ним последовали и остальные члены суда. В оставшиеся четверть часа в распоряжении фотографов оказались лишь прокурор и несчастный обвиняемый. Подходящее начало для политического балагана.