Читать книгу "Мальчик, которого растили, как собаку. И другие истории из блокнота детского психиатра - Майя Салавиц"

Стопка документов, касающихся Лауры, содержала тысячи страниц с детальной информацией о визитах эндокринологов, гастроэнтерологов, специалистов по питанию и прочих медиков. Там были неисчислимые результаты лабораторных анализов крови, хромосомных тестов, гормональных исследований, биопсии. В документах были также результаты и более инвазивных тестов: ей вводили желудочный зонд, чтобы проверить желудок, а также анальный зонд, чтобы проверить кишечник. Были также десятки страниц с заключениями врачей-консультантов. Бедной девочке делали даже диагностическую лапароскопию — ей вставили трубку в пищеварительный тракт, отщипнули маленький кусочек кишечника и отправили в Национальный исследовательский институт здоровья для анализа.

Наконец, после месяца специальных исследований пищеварительной системы один социальный работник убедил врачей Лауры обратиться за консультацией к психологу. Гастроэнтерологи одно время считали, что им удалось обнаружить случай «кишечной эпилепсии» (за годы до того, как они увидели Лауру еще больше усохшей), в надежде разработать совершенно новую теорию на этом примере. Психолог, который первым пришел для консультации, был специалистом по пищевым нарушениям и, в свою очередь, полагал, что перед ним первый, документально подтвержденный, случай «детской анорексии». Счастливый от сознания своего открытия, он обсудил этот случай с коллегами. В конце концов, этот психолог решил обратиться за консультацией ко мне, поскольку у меня было больше опыта общения с академической прессой, а он был убежден, что этот необычный случай должен найти свое отражение в серьезных публикациях. Он сказал мне, что, должно быть, этот ребенок тайком вызывает рвоту или ночью делает всякие нагрузочные упражнения. Иначе как могло быть, что ее кормили такой калорийной пищей, а она все еще не росла? Он хотел узнать мое мнение относительно этой волнующей, совершенно новой проблемы, впервые замеченной у такого маленького ребенка.

Мне стало любопытно. Я никогда не слышал о детской анорексии. Я отправился в больницу, чтобы начать работу, как я привык, с изучения истории болезни, чтобы как можно больше узнать о ребенке и его заболевании. Но когда я обнаружил, что до этой больницы четырехлетняя девочка 20 раз лежала в больницах, шесть раз в специализированных клиниках, когда я увидел гору документов, я просто отсканировал последнее направление на госпитализацию и пошел представляться пациентке и ее маме.

В палате девочки я увидел сцену, оставившую у меня тяжелое впечатление. Двадцатидвухлетняя мама Лауры, Вирджиния, смотрела телевизор, сидя примерно в полутора метрах от своего ребенка. Мама и дочка не общались. Маленькая, истощенная Лаура сидела тихо, пристально глядя большими глазами на поставленную перед ней тарелку с пищей. В нос у нее была вставлена трубочка, через которую в ее желудок «качали» питательные вещества. Позднее я узнал, что психолог — специалист по пищевым нарушениям, не рекомендовал Вирджинии общаться с девочкой, когда та «принимает пищу». Предполагалось, что это должно остановить Лауру, если, в силу своей «детской анорексии», она начнет как-то притворяться и манипулировать матерью по поводу еды. Тогда существовала теория, что людям с анорексией очень нравится внимание, объектом которого они становятся, когда не едят, и они используют это чтобы контролировать других членов семьи, отказываясь понимать, что семья стремится помочь их выздоровлению. Но я увидел здесь только унылую маленькую девочку и ничем не занятую маму.

Мозг — это «исторический» орган. Он хранит рассказ о нас. Опыт жизни формирует нас такими, какими мы становимся, создавая в нашем мозге каталог образцов памяти, руководящих нашим поведением, иногда даже так, что мы и сами этого не сознаем. Самое главное в вычислении любых относящихся к мозгу проблем — узнать подлинную историю жизни пациента. Поскольку большая часть мозга развивается в раннем возрасте, отношение родителей, их поведение и забота имеют огромное влияние на развитие мозга ребенка. И поскольку мы, как правило, заботимся о наших детях так, как о нас заботились в нашем детстве, хорошая история мозга ребенка начинается с истории заботящегося о нем человека и его ранних жизненных впечатлений. Для того чтобы понять Лауру, мне нужно было все узнать про ее семью, которая в данном случае состояла из матери.

Я начал с самых безличных, основных вопросов. Почти сразу же я стал подозревать, что источник проблем Лауры находится в ее юной маме, у которой были очень хорошие намерения, но не было ни предыдущего опыта, ни воспоминаний о ее собственной семье.

— Откуда вы? — спросил я ее.

— Я думаю, из Остина, — сказала она.

— Откуда ваши родители?

— Я не знаю.

Через несколько минут мне стало ясно, что Вирджиния была воспитанницей бюрократической системы опеки. Сразу после рождения мать-наркоманка бросила Вирджинию, отец был неизвестен. Вирджиния росла в такое время, когда в «Системе по охране детства» было обычным каждые шесть месяцев передавать грудничков и малышей в новую семью, объяснялось это нежелательностью слишком сильной привязанности ребенка к определенным опекунам. Теперь, конечно, мы знаем, что рано возникающая привязанность ребенка к постоянно заботящимся о нем людям очень полезна для эмоционального и даже для физического развития. Но в то время подобное знание еще даже не начинало проникать в бюрократическую систему заботы о детях.

Человеческие дети рождаются очень уязвимыми и зависимыми — в гораздо большей степени, чем детеныши других видов. Беременность и раннее детство — весьма трудное время для матери и отчасти даже для окружающих, поскольку требуется много энергии и сил для ухода за грудничком. Но, несмотря на то, что роды бывают тяжелыми и болезненными, несмотря на многие неудобства беременности и кормления грудью, громкие и постоянные требования малыша, матери самоотверженно отдают себя уходу за ребенком, его кормят, ласкают и защищают от любой опасности. В самом деле, многие испытывают при этом такое счастье, что мы считаем патологией, когда происходит не так.

Возможно, с точки зрения марсианина — или многих бездетных людей — такое поведение может казаться непонятным. Что заставляет родителей забывать о сне, сексе, друзьях, личном времени и практически обо всех удовольствиях жизни, чтобы откликаться на требования маленького, часто раздражающе громкого, беспокойного, требовательного существа? Секрет в том, что забота о детях во многом неописуемо приятна. Наш мозг вознаграждает нас за общение с детьми, особенно младенцами: их запах, гукающие звуки, которые они издают, когда спокойны, их нежная кожа и особенно их лица — все это как будто специально задумано для того, чтобы радовать нас. На самом деле имеет место эволюционная адаптация, которая помогает родителям заботиться о детях, чтобы все нужды детей удовлетворялись и родители выполняли свою, казалось бы, неблагодарную работу с удовольствием.

Итак, в процессе развития и взросления, при нормальном ходе вещей, мы получаем внимание, любовь и нежную заботу. Когда нам холодно, хочется есть или пить, мы напуганы или чувствуем какое-то недомогание, наши крики вызовут появление заботливых и близких людей, которые сделают для нас все, что нужно, и помогут своим вниманием и любовью. Эта забота стимулирует в нашем развивающемся организме сразу две основные системы мозга. Во-первых, это сенсорное восприятие образов, связанных с человеческими отношениями: лицо заботящегося человека, улыбка, голос, прикосновение и запах. Во-вторых, это структуры, отвечающие за получение позитивного подкрепления в виде удовольствия. Эта «система вознаграждения» может быть активирована различными способами, один из которых — избавление от дистресса в виде облегчения боли (или любого страдания) или удовлетворения потребности. Удовлетворение жажды или голода, успокоение тревоги — все в результате приносит чувство удовольствия и комфорта. Как мы уже выяснили ранее, когда два паттерна активности нейронов неоднократно повторяются в сочетании друг с другом, создается ассоциация между этими двумя паттернами.