Читать книгу "Быть киллером - Артемий Люгер"

— Тогда тысяча, — быстро вставила она, — не слишком дорого?

— Совсем не дорого, — успокоил я её, — так что ты будешь пить?

— Может, сладкого вина, и то немного. Мне от много плохо.

— Решили, — сказал я, — а что кроме? Конфеты? Ириски? Шоколад? Пирожные? Ты не стесняйся, я сегодня при деньгах.

— Тогда, — она помялась, — колбасы. Я сегодня ещё не…

— Замётано, — сказал я, — берём колбасы, варёной и копчёной, сыр, балык, маслины. Ты любишь маслины?

— Это такие чёрные, похожие на сливы? — сказала она. — Я однажды взяла в рот… Бр-р, противные ужасно. — Значит, маслины отпадают, — сказал я, — возьмём, в таком случае, обычных слив, ветчинки, грибочков и колы в ассортименте. Идёт?

— Идёт, — сказала она радостно.

— А это твоё… начальство… — сказал я, — ну, которое…

— Начальство завтра, — сказала она, — когда буду отдавать деньги.

— Строго между нами, — спросил я, когда, уже нагруженные покупками, мы ловили такси.

— Шестнадцать, — прошептала она тихо и испуганно посмотрела на меня, ну и что? Сейчас с шестнадцати можно…

— Не нервничай, — сказал я, — нас с тобой никто не арестует, а если арестует, есть у меня против них волшебное лапское слово.

— Как это лапское, — спросила она, снова повеселев.

— А это такое, которое в нужный момент произносит большой начальник с большой мохнатой лапой. После чего все низко кланяются и говорят, что они больше не будут.

У меня дома Яна первым делом воскликнула: — Господи! А пылищи-то! — Я, честно говоря, считал свою квартиру довольно ухоженной, но на пыль действительно как-то не обращал внимания: ну, лежит и лежит, есть не просит.

— Быстренько давайте тряпку, — скомандовала Яна, — в такой атмосфере можно заболеть. Знаете, сколько в пыли бактерий? На роль тряпки сгодилась старая майка. Выговор у Яны был явно не петербургский, но не раздражающий, а, наоборот, приятный. Не поручусь, что разобрался правильно, но казалось мне в нём что-то от центральной лесной России. Скажем, вместо «всё талдычит и талдычит» она говорила «всё долонит и долонит» — и мне чувствовалось в этом слове что-то от столярного долота, нежно долбящего какое-то мягкое дерево.

— Ладно, — сказал я, — если тебе так не терпится хозяйствовать, — вытирай пыль, а я пошёл на кухню готовить нам с тобой роскошный ужин.

Яна управилась, конечно, быстрее меня, и на стол мы накрывали вместе. Должен добавить, что включил торшер, плотно задвинул занавески и отключил телефон, на случай незапланированного Дашкиного наезда, она иногда, хотя и редко, откалывала такие штуки. Итак, водка «Абсолют», шампанское, кагор (учитывая вкусы и возраст моей гостьи), твердокопчёная колбаса, колбаса отдельная (по просьбе Яны), балык, ветчина. На десерт коробка шоколадных конфет и по тройке эклеров и заварных.

— Останешься до утра, — сказал я, когда мы разливали по первой. Себе — полную стопку Абсолюта, ей — полбокала шампанского. Она не возражала, но что-то тревожное мелькнуло у неё в глазах.

— Не беспокойся, — сказал я, правильно расценив её тревогу. — Я расплачусь сейчас.

Полез в карман и вытащил пять тысячных купюр.

— Это тебе, а своему шефу отдай только, сколько положено и не больше. Ну, за что пьём?

— За ваше здоровье, — сказала Яна, церемонно поднимая бокал, и, кажется, вполне искренно.

— Не пойдёт, сказал я, — с моим здоровьем всё в порядке. Мы выпьем за тебя, за то, чтобы тебя нашёл хороший порядочный человек, за то… как твоё настоящее имя, не для… а для мамы и папы?

— Люда, — сказала она, — я почувствовал мелкий укол. — Для мамы и сестры. Отца я даже не помню.

— Значит, — сказал я, — мы пьём за то, чтобы милая и красивая девочка Люда рано или поздно нашла своё счастье.

Ночью я притянул к себе её девичье, но уже хорошо развитое тело, и стол поглаживать и обцеловывать её груди, плечи, бёдра… Но когда дошёл до самых потаённых интимных мест, она вдруг вздрогнула. Это явно была реакция не стеснительности, а боли.

Что с тобой, — спросил я, — тебе больно?

— Нет-нет, ничего, — испуганно сказала она, — извините.

— Но я же вижу, что больно. Ну-ка рассказывай.

— Ничего страшного, — сказала она, — вы только не подумайте, что я больная. Просто позавчера у нас был субботник…

Что такое «субботник» я знал. Это когда менты, крышующие проституток, привозят их скопом в отделение, и всем наличным составом используют (естественно, бесплатно) их всех вместе и каждую в отдельности. С присущей этой жлобской публике деликатностью.

— Ладно, — сказал я, — не переживай, давай поспим, утро вечера мудренее.

И утром, когда мы проснулись, я со всей осторожностью сделал то, что не сделал вечером, и моя молодая гостья уже не вздрагивала, а принимала в нашем обоюдном действии самое активное участие.

В девять она заторопилась:

— Ой, мне пора.

— Подожди, позавтракаем.

— Нет, мне деньги сдавать. Гена не любит, когда мы опаздываем.

— Ну, хоть бутерброд.

Пока она одевалась, я сделал ей три бутерброда с ветчиной. Один она сжевала на ходу, два я положил ей, хорошо завернув, в сумочку, где уже лежали полученные от меня деньги, и ещё раз предупредил: деньги для своего мерзавца положи отдельно, а то лишишься всех. Ни адреса, ни телефона я не спрашивал — зачем? Она рассказала, что снимает трёхкомнатную квартиру на шестерых, по две девочки в комнате. Компаньонка у неё хорошая, не скандалит и даже заступается во время квартирных разборок, не то что у Нюрки: ту её сожительница бьёт и даже иногда отнимает деньги. Из окна я показал ей как пройти к автобусу и нежно поцеловал на прощанье. Мне было искренне жалко эту бедную шестнадцатилетнюю девочку, потому что, несмотря на свой тост, я не видел в её будущем ничего хорошего. Как, впрочем, и у себя самого.

ГЛАВА 19

Как я уже говорил, мой новый шеф отличался от предыдущего. Несмотря на то, что Вадим Сергеевич знал меня со школьных лет, знал, правда, едва, так как до родительских собраний не снисходил (на них ходила Вадькина мама, умершая от рака почти сразу после наших выпускных экзаменов), а дома у них я появлялся редко, но дистанцию я с ним чувствовал огромную. Даже не как между подчинённым и начальником, а как между очень небольшим по значению человеком и тем, кто, можно сказать, вершит его судьбу.

Дмитрий Павлович был проще, мне даже казалось, что в его отношении ко мне было что-то от фронтового братства. Если в глазах Вадима Сергеевича моя служба в Афгане, несмотря на его похвалу, была скорее следствием моей наивности, если не глупости, то для Дмитрия Павловича служба в горячей точке, по всему видать, была характеристикой положительной. Вообще, общаться с ним было просто.