Читать книгу "ЦРУ и мир искусств. Культурный фронт холодной войны - Фрэнсис Стонор Сондерс"

5. Идея - крестовый поход

«Мои призраки сказали что-то новое.

Я марширую в Корею.

Я не могу сказать тебе, что буду делать.

Идея - крестовый поход. Янки Дудль - держись!»

Роберт Лоуэлл (Robert Lowell). 1952

Поздним вечером 23 июня 1950 года Артур Кёстлер и его жена Мамэн приехали на парижский Восточный вокзал, чтобы сесть на ночной поезд до Франкфурта, откуда они собирались направиться в Берлин. В поисках своего вагона они столкнулись с Жан-Полем Сартром, который ехал тем же поездом, хотя и направлялся на другое мероприятие. Сартр вопреки обыкновению был один, без Симоны де Бовуар (которую Кёстлеры знали под прозвищем Бобёр). Они поужинали вместе - в сопровождении полицейского охранника, приставленного к Кёстлеру французской службой безопасности. Причиной этого послужили опасения, вызванные угрозами расправы со стороны коммунистов. Тревога достигла пика, когда в коммунистическом ежедневнике «Юманите» была напечатана карта, на которой отмечена вилла Кёстлера «Вер Рив» в Фонтен-ле-Пор, около Парижа. Хотя в последние годы отношения Кёстлера и Сартра становились всё более напряжёнными, эти идеологические оппоненты по-прежнему чувствовали взаимную близость и ещё были способны непринуждённо общаться, когда поезд отправлялся в жаркую летнюю ночь. Сартр вместе с Альбером Камю публично отмежевался от конгресса, организованного Кёстлером, и отказался на нём присутствовать. Но Кёстлер жалел Сартра, который признался той ночью в поезде, что их дружба испарилась под жаром политических разногласий.

В тот момент, когда Кёстлер садился в поезд, американские делегаты готовились к трансатлантическому перелёту в Германию, который мог занять до 24 часов. Хотя советская блокада Берлина недавно была снята, единственным способом достичь западного сектора был полёт на военном самолёте. Во Франкфурте делегаты должны были пересесть на С-47, чтобы осуществить последний этап того, что Кёстлер позже назовёт «интеллектуальным воздушным мостом». Среди них были Джеймс Фаррелл, Теннесси Уильямс, актёр Роберт Монтгомери (Robert Montgomery), председатель американской комиссии по атомной энергии Дэвид Лилиенталь (David Lilienthal), редактор журнала «Нью Лидер» Сол Левитас, Карсон Маккаллерс (Carson McCullers), чернокожий редактор газеты «Питтсбург курьер» (Pittsburgh Courier) Джордж Шуйлер (George Schuyler) и чернокожий журналист Макс Йерган (Мах Yergan). Лауреат нобелевской премии генетик Герман Мюллер (Herman Mueller) вёз с собой странный груз: пять тысяч плодовых мушек дрозофил в качестве подарка немецким учёным, лишившимся своих генетических линий дрозофил во время войны.

Артур Шлезингер-младший и Сидни Хук ехали вместе из Бостона, и Хук был просто одержим идеей о том, что в Берлине опасно. Шлезингер вспоминал: «Он воображал, что коммунисты станут нападать на нас со всех сторон. Он был очень взволнован. Думаю, многие из них чувствовали себя так же. Они думали, что отправляются на место ведения боевых действий, особенно те, кто не был на войне»[143]. После того как Хук впервые ощутил вкус крови на конференции в «Вальдорф Астории», он готовился к полномасштабной военной кампании: «Дайте мне 100 миллионов долларов и тысячу преданных людей, и я гарантирую, что подниму такую волну демократических беспорядков в массах, даже среди солдат в собственной империи Сталина, что он ещё долго будет заниматься только внутренними проблемами. Я могу найти людей»[144]. Теперь, отправляясь в город, со всех сторон окружённый коммунистами, Хук воображал, что «в случае чего все делегаты за несколько часов станут пленниками восточногерманской военной полиции»[145].

Николай Набоков приехал в Берлин в мае, вместе со своей женой Патрисией Блейк (Patricia Blake), чтобы помочь с планированием конференции; он воспользовался чартерным рейсом компании Youth Argosy - одного из «посредников» ЦРУ. Чип Болен попросил Набокова прибыть в Берлин как можно раньше, для того чтобы возвести баррикады со стороны художников, которые были «постоянными мальчиками для битья как для Советов, так и для нацистов»[146]. Джеймс Бэрнхам прибыл сразу же после Набокова, и они объединились с Джоссельсоном, Ласки, Кёстлером и Силоне, создав управляющий аппарат конференции в доме Ласки.

На одном из собраний этой группы за обедом Силоне рассказал, как во время войны он исключал из своей группы сопротивления всех тех, кто оказывался агентом британской или американской разведки, потому что хотел вести «собственную войну» с чистой совестью[147]. Можно вообразить, как восприняли это утверждение Джоссельсон, Бэрнхам и Ласки. Ведь они знали то, что, по-видимому, не было известно Силоне: он теперь участвовал в войне, ведущейся другими. Положение Силоне чётко выражало болезненную иронию эпохи, которая не считалась с чистотой человеческих идеалов. В 1920-х он создал подпольную сеть, помогавшую Советскому Союзу, но потом сожалел об этом. С 1928 по 1930 год он сотрудничал с секретной службой Муссолини OVRA (обстоятельства этих отношений были ужасными: его брат был арестован фашистами и медленно умирал в итальянской тюрьме). В своём письме, написанном в апреле 1930 года, он разрывал свои отношения с OVRA и объяснял, что решил «устранить из своей жизни всё фальшивое, двусмысленное, ошибочное и покрытое тайной»[148]. В 1942-м он писал: «Самая важная из наших моральных задач сегодня состоит в освобождении нашего духа от грохота орудий, от пути пропагандистской войны и от всей журналистской чепухи»[149]. Находясь во время войны в эмиграции в Швейцарии, Силоне был агентом Аллена Даллеса, тогдашнего главы американской разведки в Европе; в октябре 1944 года агент УСС Серафино Ромуальди (Serafino Romualdi) был отправлен на франко-швейцарскую границу якобы для того, чтобы доставить воздухом два груза оружия и боеприпасов для французского Сопротивления. Его реальной миссией, «спланированной вне обычных каналов», была нелегальная доставка Силоне в Италию. Теперь, в 1950-м, Силоне снова был втянут в мир подпольных интриг. Его защитники утверждают, что он не имел понятия о тайных спонсорах Конгресса за свободу культуры. Но его вдова Дарина вспоминала: сначала он отказывался там присутствовать, так как подозревал, что это «операция Государственного департамента США». Через несколько дней после начала конференции Кёстлер, которому никогда по-настоящему не нравился Силоне, сказал другу, что он всегда «задавался вопросом, честен на самом деле Силоне или нет. Теперь я знаю, что нет»[150].