Читать книгу "Украденный голос. Гиляровский и Шаляпин - Андрей Добров"

Мы снова оказались в подвале, однако теперь он выглядел не таким уж и старым. А кроме того, это помещение располагалось недалеко от поверхности – в маленькие окошки под прямым потолком просачивался тусклый свет, судя по всему – свет фонарей с улицы. Помещение, также огороженное стенами кирпичной кладки, было намного меньше прежнего и обстановка его была еще аскетичней, если можно так выразиться. Здесь стояла кровать со старым продавленным матрасом и серой, с разводами подушкой. Возле кровати – столик, на котором были навалены металлические коробочки и шприцы, часть из которых была расколота. Тут же нашлось место небольшой спиртовке.

– Ага! Вот и логово! – воскликнул Шаляпин.

Я поднял свечу и огляделся.

– Позвольте, Федор Иванович, я воспользуюсь вашим же наблюдением.

– Что такое?

– Нет ни следов пищи, ни отхожего места. Это еще не берлога.

Шаляпин подошел к столику и, взяв в руки одну из коробочек, принялся вертеть ее в руках.

– Знакомо? – спросил я его.

Шаляпин бросил на меня быстрый взгляд:

– Да уж…

Он с грохотом швырнул коробочку обратно и повернулся ко мне:

– Нет, Владимир Алексеевич, все не так, как вы сейчас обо мне думаете.

– А как я думаю? – с невинным лицом откликнулся я.

– Вы думаете – вот, Шаляпин – артист. Значит, как все артисты, порочен, пьет без просыпу…

– Но злоупотребление даже хорошими и приятными вещами ведет к очень неприятным последствиям. Впрочем, человек с сильной волей вполне может себя контролировать.

– Ой ли?

– Да-да, именно так. Хотя к обитателю данной берлоги все это не относится. Похоже, он-то как раз стал рабом своей привычки.

Пока Шаляпин говорил, я еще раз осмотрелся, и мое внимание привлекло кое-что в углу подвала.

– Федор Иванович, посмотрите-ка сюда!

Певец подошел ко мне и тоже увидел кучку лохмотьев.

– Подержите свечку.

Отдав Шаляпину свечу, я принялся рыться в этой куче – это была грязная, слежавшаяся одежда.

– Смотрите, вещи небольших размеров. Похоже, мы все-таки на верном пути! Сюда он приносил мальчиков без сознания, тут их раздевал и…

– И что? – спросил Шаляпин.

– И потом тащил их куда-то дальше. Нам надо искать еще один ход.

– А что его искать? Вон он. – Шаляпин указал свечкой в дальний темный угол.

Там, в стене, был еще один ход.

Это была еще одна лестница наверх, причем намного короче предыдущей – я различал даже ее конец. Мы начали подниматься, я – первый, а Шаляпин за мной. Вдруг моя нога зацепилась за веревку, протянутую поперек лестницы. Где-то вдалеке глухо звякнул колокольчик.

– Что это? – быстро спросил певец.

Я нагнулся и, освещая ступени свечой, осмотрел веревку.

– Вот черт! Ведь это сигнализация. Теперь он знает, что мы идем к нему в гости!

– Тогда давайте быстрей!

Мы перешагнули веревку и быстро одолели последние ступени. Перед нами была простая дощатая дверь, которая распахнулась от простого толчка.

Свет электрической лампы ослепил нас после долгого блуждания по подземелью. Я некоторое время стоял, моргая, чтобы привыкнуть к резкой смене освещения, а потом дунул на свечку у себя в руке.

Мы оказались наверху – в квартире на первом этаже.

В комнате человека, которого преследовали.

Здесь и жил похититель мальчиков.

Только комната была пуста.

Хлопнула входная дверь. Шаляпин бросился к окну и отвел в сторону гардину. За стеклом, покрытым мелкими водяными каплями, было уже темно, но свет фонаря освещал открытые ворота и тень, мелькнувшую на мгновенье.

– Догоним? – возбужденно предложил певец.

– Попробуйте!

Певец выскочил в дверь, ведущую в общий коридор, и я услышал, как он прогромыхал шагами до двери, а потом увидел его в окне – бегущего в ту же сторону, в которой скрылся доктор.

Сам я и не думал догонять прыткого убийцу, а то, что именно он убийца, я уже и не сомневался – из-за найденной нами детской одежды в его подвальном логове. Нет, увы, годы мои были не те, чтобы так резво бегать. Вместо этого я повернулся к комнате и начал изучать ее спартанскую обстановку. Если бы я был Шерлоком Холмсом или Натом Пинкертоном, возможно, подмеченные детали раскрыли бы передо мной всю личность и характер преступника. Но я мог полагаться только на свою репортерскую наблюдательность – возможно, она и не уступит навыкам литературных сыщиков, кто знает?

Итак, что я знал заранее? Эта часть доходного дома, выходившая торцом на Подколокольный переулок, заселялась «чистыми» жильцами – небогатыми приезжими, чиновниками нижних рангов, студентами, получавшими средства от родителей из других городов. Конечно, стены были оклеены обоями, но совершенно уже потерявшими свой первоначальный цвет, украшенные желтыми потеками, отставшими у потолка. Из мебели был только старый письменный стол у стены – собрат того, оставшегося внизу, а также платяной шкаф, разделявший комнату на две части, буфет с разными безделушками и кровать рядом с входом в подвал. Она была застелена ветхим шотландским пледом вместо покрывала. Сама дверь, ведшая вниз, была оклеена теми же обоями, что и стена, и когда я ее закрыл, сделалась почти незаметна со стороны.

Не успел я перейти к буфету, чтобы осмотреть стоявшие на нем предметы, как вернулся тяжело дышавший Шаляпин.

– Ушел?

– Ушел, скотина! – кивнул певец, валясь на табурет у стола. – Что это?

Он указал на складное инвалидное кресло, стоявшее в углу возле двери.

– Странно, – пробормотал я. – Зачем ему кресло, если он так быстро бегает?

Я вернулся к изучению буфета.

– Промок, пока бежал, – пожаловался Шаляпин. – На улице дождь, слякоть. Ни черта не видно. Я так и не понял, куда он именно свернул из переулка – на Яузский или Покровский бульвар.

– Ничего, Федор Иванович! Теперь-то мы его отыщем. Даже если он снимал комнату под вымышленным именем, все равно он может сюда вернуться.

– Что же, придется нам тут сидеть в засаде? А вдруг он придет послезавтра? Или дня через три?

– Дадим дворнику денег, чтобы прислал нам весточку, если постоялец объявится.

– Опять давать деньги? – скривился Шаляпин. – Так и разориться можно. К тому же меня основательно почистили те двое.

– Об этом не беспокойтесь, – откликнулся я, – видя, что для молодого певца денежная тема действительно очень чувствительна. – У меня есть. Кстати, как вы сумели освободиться? Так и не рассказали.