Читать книгу "Мы над собой не властны - Мэтью Томас"

— Брось! Я хочу записать эту передачу.

— Ну, я рада, что ты пользуешься этой штукой.

— Что я могу сказать? — Эд, улыбаясь, развел руками. — Ты на меня благотворно влияешь! Не знаю, что бы я без тебя делал.

— Правда?

— Честное слово! Без тебя я бы пропал.

В такие минуты Эйлин казалось, что все трудности были не зря. Не всякий мужчина способен так безоговорочно признать свою неправоту.

— Милый...

Она уронила полотенце и осталась стоять перед мужем обнаженной — сколько раз он просил ее об этом. Сперва невольно ежилась, а потом гордо расправила плечи, подбоченившись, упиваясь его взглядом и позволяя любоваться собой. Фильм уже начался, но Эд не сводил с нее глаз. У Эйлин заполыхали щеки.

— Может, включишь запись?

Эд и бровью не повел. Эйлин уселась на него верхом и нажала кнопку видеомагнитофона.

— Потом посмотрим, — сказал Эд, целуя ее в шею. — Гениально все-таки придумана эта штуковина.

Он провел рукой по спине Эйлин, сжал ягодицу, погладил между ног.

— Посмотрим, когда захотим, — шепнула она, задыхаясь.

Эйлин скатилась с него и отшвырнула прочь одеяло. Эд, убавив звук, сорвал с себя трусы. Эйлин потянулась через него выключить лампу на прикроватном столике, и тут Эд одним рывком опрокинул ее на спину. Телевизор наполнял комнату мерцающим светом, озаряя контуры их тел в чудесной ночной темноте.

В январе восемьдесят первого матери Эйлин поставили диагноз: рак пищевода.

Медсестра являлась на дом, но очень многое отец делал сам. Когда Эйлин заходила к ним после работы, всякий раз оказывалось, что отец уже дал маме лекарство, вымыл ее, переодел, приготовил жидкую кашку — она уже не могла принимать твердую пищу — и устроил на ночь. Теперь отец спал в той же комнате, на второй кровати.

В тот день, когда маму в последний раз положили в больницу — двадцать третьего ноября восемьдесят первого года, — отец пожаловался на боль в груди. Его отправили на осмотр. Выяснилось, что он все это время скрывал свою болезнь — тоже рак. Метастазы распространились по всей грудной клетке, захватив жизненно важные органы. Отца поместили в палату на том же этаже, что и маму. Раз в день их возили в креслах-каталках повидаться друг с другом.

Тридцать лет родители Эйлин спали в разных комнатах, а сейчас, незадолго до Рождества, когда ее маму увозили прочь от отца — как потом оказалось, навсегда, — она закричала на весь больничный коридор:

— Не отдавай меня, Майк! Не отпускай!

Зато никто не слышал, о чем она, вся утыканная трубками, спросила Эйлин в тот вечер.

Уже задернули занавески и погасили свет, оставили только лампочку над кроватью. Эйлин наполнила две чашки охлажденной водой, но они так и стояли, забытые, на столике, и лед давно растаял.

— Скажи, не зря?

Эйлин наклонилась поближе, чтобы расслышать.

— Что «не зря», мам?

— Я двадцать пять лет ни капли в рот не брала. Не зря хоть?

Эйлин почувствовала, как по лицу расползается неуместная улыбка. И ведь не весело совсем, а проклятую вурдалаческую улыбку никак не удержать. Только бы мама не заметила, как ей больно. За открытой дверью то и дело попискивали сигналы вызова, что-то бормотали голоса по системе громкой связи. Эйлин двадцать лет проработала в больницах, но сейчас все вокруг казалось незнакомым. В зеленоватом свете флюоресцентной лампы мама была похожа на привидение. Под истончившейся до прозрачности кожей проступили вены.

— Как ты можешь спрашивать?

— Спрашиваю вот. — Мама с трудом повернула голову на подушке. Щеки у нее запали, но ставшие громадными глаза смотрели осмысленно. — Не зря это было?

Эйлин всегда считала самым счастливым в своей жизни время, когда мама бросила пить. Мамино сердце понемногу оттаивало, а рождение Коннелла растопило его окончательно. В океане спокойной собранности лишь изредка случались островки уныния. Иногда мама выглядела почти веселой. Неужели притворялась?

— Конечно! — Эйлин взяла ее за руку.

— А я жалею. — Мама смотрела не на Эйлин — на складки занавесок.

Ее свободная рука неподвижно лежала на одеяле.

— Подумай, скольких радостей ты бы лишилась! Скольких новых знакомых не встретила бы. Это были чудесные годы!

Мама отняла руку и сцепила пальцы:

— Я бы все это отдала, лишь бы хоть раз напиться как следует.

— Не отдала ведь!

— Сейчас жалею.

Эйлин вновь насильно завладела ее рукой:

— Поздно. Сделанного не воротишь. У тебя была хорошая жизнь.

— Ну, может быть, — ответила мама.

Через несколько минут ее не стало.

Две недели спустя умер отец. Разбирая его бумаги, Эйлин обнаружила, что он давным-давно обналичил облигации и продал страховку. Возможно, только так он смог выкупить материно кольцо из ломбарда. А может, еще больше залез в долги. Эйлин и раньше знала, что он играет на скачках, но не подозревала масштабов проблемы. Ловко же он скрывал от нее последствия! Эйлин вспомнился один случай. Ей было лет десять. Она зашла после школы к подруге по имени Нора. В дверь позвонили, и Нора открыла. Человек в темном костюме и шляпе велел ей передать отцу: пусть заплатит, что должен. Эйлин стояла у подруги за спиной.

— А если он не заплатит, заплатите вы, детишки, — сказал им человек. — Так ему и передай.

Насмерть перепуганная Эйлин бросилась домой. Отец ее успокоил:

— Тот человек тебя не тронет. Он говорил про папу твоей подружки. Думал, ты тоже его. А ты не его — ты моя дочка.

Невозможно себе представить, чтобы кто-то посмел явиться с угрозами к ее отцу: все полицейские-ирландцы — его закадычные друзья и половина неирландцев тоже. Но это не значит, что у него не было долгов. Может, поэтому они так и не купили собственного дома. И может, именно поэтому он так упорно требовал, чтобы у Эйлин был собственный дом. Деньги на похороны родителей она взяла из своих сбережений.

Поминки шли почти сразу друг за другом. Эйлин боялась, что на отцовские уже не соберется столько народу, но все родственники, что прилетели из-за океана на поминки матери, явились и во второй раз. Да и без них народу у гроба собралось достаточно, даже стульев не всем хватило.

Эйлин смотрела на гроб, не понимая, как отец поместился в таком маленьком ящике. Вдруг подошел чернокожий незнакомец, примерно одних с ней лет. Он назвал себя: Натаниэл, сын Карла Вашингтона, давнего напарника отца. Натаниэл спросил, знает ли Эйлин, как получилось, что их отцы стали работать вместе. Удивительно — за эти два дня ей столько всего порассказали об отце, а оказывается, чего-то она еще не слышала.

— Мой папа был первым черным у «Шефера», — рассказывал Натаниэл. — Когда он впервые пришел на работу, все другие водители отказались с ним ездить. Поговаривали даже о забастовке. Папа думал, придется искать другую работу. Ваш отец появился позже других и с одного взгляда понял, что происходит. Он сказал папе: «Садись со мной, черномазый сукин сын». И все, залез в кабину.