Читать книгу "Песочные часы с кукушкой - Евгения Белякова"

– Мисс, не стоило мне вас пускать… – Зашипел Жак, намертво вцепившись в локоть Джилл. – Я-то, идиот, решил, что вы его облобызаете да повздыхаете, а вы что устроили?

– Но я… – Девушка едва не спотыкалась, так быстро ее тащил за собой итальянец.

– Basta, – не слушая ее, продолжал шипеть Жак. – Ни слова больше. Мне следовало догадаться, что ваша журналистская натура возьмет верх… Вопросы, вопросы… О, женщины, имя вам – коварство!

Они пробежали мимо оранжереи и уже начали спускаться по лестнице, как вдруг внизу хлопнула дверь.

– Жак! – Раздался голос изобретателя.

Мозетти остановился так резко, что Джилл, совершив пируэт, как в танце, развернулась и, чтобы не упасть, уперлась руками Жаку в грудь. Он прижал девушку к себе, тонкими горячими пальцами прикрыл рот.

– Тш-ш-ш, colomba mia, слушайся меня и все будет хорошо, – прошептал он, наклонившись к самому ее уху.

– Жак! Спускайся, ты мне нужен. Нам надо ехать во Дворец. Заседание! Если ты до сих пор в объятиях Морфея, я устрою взбучку вам обоим! – Голос Шварца, казалось, проникал во все уголки дома, отражаясь от стен. У Джилл на краю сознания, ошарашенного равнодушием Адама, внезапным возвращением хозяина, и, более всего – реакцией Жака, который, похоже, был сильно напуган, промелькнула дикая мысль: что дом – это огромная труба, гигантская раковина, завитая по спирали, как рог морского бога.

Мозетти тем временем открыл небольшую дверцу в стене сбоку и втолкнул Джилл в какое-то небольшое помещение, вроде чулана.

– Сиди тихо, голубка, – сказал Жак. – Мы с патроном скоро уедем, и тогда выбирайся, и беги отсюда без оглядки, поняла? – Джилл лишь судорожно вдохнула, и Жак повторил с нажимом: – Поняла?

– Да.

– И не вздумай снова заявляться к Адаму. Просто выметайся из дома через десять минут.

Он прикрыл дверь, и Джилл оказалась в полной темноте. Она прикусила перчатку, чтобы совладать со рвущимся наружу криком. Детские страхи обступили ее – она боялась темноты, с тех пор как в пять лет случайно захлопнула за собой крышку погреба и не смогла ее поднять. Джилл прислушалась – голоса Шварца и Мозетти раздавались приглушенно, но разобрать, о чем они говорят, было возможно. Жак спросил, что Яков Гедеонович наденет, тот бросил вскользь: «Как всегда». Жак сказал: «Я отправлю Адама на почту, проверить, не привезли ли посылки». Изобретатель не ответил. На какое-то время воцарилась полная тишина, лишь дом скрипел устало и зловеще. Джилл протянула руку вбок – пальцы наткнулись на что-то шершавое. Длинная деревянная палка… Похоже, половая щетка. «И впрямь чулан, – подумала девушка. – Десять минут… надо считать, чтобы не пропустить время…».

Внизу, в прихожей, Яков оглядел женское пальто, висевшее на вешалке. Жак спустился сверху, улыбаясь до ушей. Яков уже было открыл рот, чтобы поддеть помощника фразой о неуместных свиданиях, как тот, округлив глаза, сначала прижал палец к губам, потом поднял его, указуя наверх.

– Кто? – прошептал Шварц.

– Маленькая голубка, журналистка, – так же тихо ответил Жак. – Выволок ее от Адама как раз в разгар истерики.

– А как она туда вообще попала?

– Mea culpa, патрон. Больше не повторится, я ее порядочно напугал.

– Кем? Мной? – Беззвучно рассмеявшись, уточнил Яков.

– А были другие варианты? Меня девушки не боятся, я слишком обаятельный, – парировал Жак и уже громко произнес: – Я отправлю Адама на почту, проверить, не привезли ли посылки.

Яков покачал головой, как будто не одобрял таких детских забав, но в глазах у него плясала смешинка. Затем притянул к себе Жака и тихо сказал:

– Развлекайся, как хочешь, но чтобы она не путалась больше под ногами.

Жак вытянулся в струнку и по-военному отдал честь.

Досчитав до шести сотен, девушка прислушалась снова. Ни звука. Джилл толкнула дверь, и та с тихим скрипом открылась. Присущее ей упрямство заставляло пойти назад, к спальне Адама, чтобы расспросить его подробнее, получить ответы – но девушка напомнила себе: Жак позаботился о том, чтобы секретарь также покинул дом. Джилл спустилась вниз, ежеминутно оглядываясь через плечо. Накинула пальто и выскочила из дома, прикрыв за собой дверь. Щелкнул замок, она пару раз подергала дверную ручку, отбежала за угол… и, прислонившись к каменной стене особняка, разрыдалась.

– Чудовищно, просто чудовищно… – сквозь всхлипы пробормотала она. – Боже, у меня опять распухнет нос…

Джилл огляделась и, приметив на противоположной стороне улицы кофейню, чьи окна светились ярким, теплым светом, направилась туда – привести в порядок как внешний вид, так и нервы. Она заказала большую кружку какао, пару круассанов и кусочек торта с вишней. Сладости сотворили чудо – уже через полчаса Джилл успокоилась, и даже нашла объяснение происходящему. Наверняка Шварц имеет какое-то влияние на Адама. Скорее всего, поскольку, как Джилл знала, родители молодого человека умерли, когда он был еще совсем мал, изобретатель стал его опекуном. Вырастил его, воспитал – и по какой-то причине держит его в строгости. Ей не впервой было наблюдать, как строгие родители, считая, что любовь, да и вообще любые сильные чувства, отвлекают их чадо от более важных дел, запрещали детям общаться со сверстниками. Правда, в основном это касалось именно детей, в крайнем случае – подростков. Но Шварц, похоже, являл собой тип особо деспотичного родителя. И поделать тут ничего нельзя было, как бы ни было Джилл больно и обидно. Если бы сам Адам хотел восстать против Шварца, бросить вызов его авторитету во имя любви… Но молодой человек, похоже, либо был слишком напуган возможным наказанием, либо… да, призналась себе Джилл, либо недостаточно сильно ее любил. А, может, никакой любви и в помине не было? В расстройстве девушка уронила кусочек круассана в какао.

«Соберись, Джилл, – сказала она себе. – Нет у него к тебе чувств… и что? Значит, ты себя обманывала, только и всего. Пора повзрослеть. У тебя впереди чудесная карьера. Сконцентрируйся на ней».

Джилл сидела за столиком у окна, и миниатюрная лампа под апельсинового цвета абажуром, стоящая на столике, хорошо освещала ее фигуру. Взгляд девушки заскользил по прохожим, идущим по улице мимо кофейни… и она увидела Адама. Он шел по тротуару, возвращаясь домой; подмышкой у него был зажат пакет в оберточной бумаге. Джилл схватила меню и, открыв его, загородила широкими листами лицо.

«Карьера, Джилл… карьера».

Карл Поликарпович вернулся домой поздно. Он изрядно выпил, отмечая триумфальное выступление Якова на заседании Совета. Хорошо, супруга уже спала и не имела счастья наблюдать, как он долго, с укоризной выговаривал шнуркам на ботинках, не желающим развязываться. С утра Клюева мучило похмелье, и на фабрику он пришел в скверном расположении духа.

Переложив бумаги из одной стопки в другую раз пять, Клюев взял со стола колокольчик и позвонил.

Дверь открылась, и в проеме показался «Петруша», как ласково его именовал Клюев, по паспорту Петр Игнатьевич Певцов. Этот молодой вундеркинд, работающий у Карла Поликарповича четыре года, отличался цепкой памятью, острым умом и безграничной преданностью. До того, как он встретил Якова, Клюев всерьез подумывал о том, чтобы со временем передать семейное дело Петруше – ведь им с Настасьей Львовной Бог детей не дал. Конечно, до ухода на покой было еще далеко, Клюеву всего-то стукнуло пятьдесят в тот год, когда он покинул родину и отправился на далекий остров у берегов Англии, но Карл Поликарпович любил поговорить о том, в чьи руки он готов отдать свое детище – фабрику. Так что Петруша был прекрасно осведомлен о планах на будущее… но, к его чести, когда Клюев, с присущей ему обезоруживающей честностью, объявил год назад, что изменил завещание и намерения свои в пользу Шварца, Певцов не обиделся, не озлился и камня за пазухой не спрятал.