Читать книгу "Человек как животное - Александр Никонов"

«Кукуруза была основой жизни. Жизнь всех индейских племен от Никарагуа до Аризоны основывалась на ней. Все города-храмы построили свою экономику на кукурузе. День любого человека начинался и заканчивался зернами кукурузы… Ни одно другое растение не сыграло такой большой роли в развитии какой-либо культуры».

Отсюда — тотальный дефицит триптофана. Восполнить этот дефицит из молочных продуктов ацтеки тоже не могли, поскольку у них «не было крупного рогатого скота, коз, свиней, лошадей, пока их не привезли белые люди, а значит, не было ни молока, ни сыра».

Цепочка понятна: дефицит триптофана/серотонина — повышенная агрессия — расклев.

Много триптофана содержится в шоколаде. Поэтому женщины так любят утешаться после несчастной любви шоколадом. И поэтому вечно грустные ацтеки тоже очень любили какао. Но для них это был продукт импортный, поэтому довольно дорогой, доступный только аристократам, соответственно, восполнить дефицит незаменимой аминокислоты у нации он не мог. Его восполняло человеческое мясо…

(Кстати, любопытный момент. В организме триптофан расходуется еще и на производство витамина РР — никотиновой кислоты. Так что, возможно, курение табака, которое было изобретено именно в Америке, тоже следствие триптофанового дефицита. Курение никотинсодержащих листьев было попыткой восполнить дефицит никотиновой кислоты. Правда, иногда на антитабачных сайтах можно прочесть глумливое разъяснение, что курение вредно и что никакой полезной никотиновой кислоты в табаке нет, а есть лишь вредный никотин. Вопрос сей темен и мало исследован. Зато из практики известно, что люди, бросающие курить, начинают испытывать острую нехватку в организме никотиновой кислоты и добавление этого витамина облегчает муки абстиненции. Известно также, что никотиновая кислота образуется в результате окисления никотина. Ну а процесс горения как раз и есть окисление.)

К триптофану мы еще вернемся, когда будем говорить о животных корнях религиозности, и тогда наш рассказ о людоедстве волшебным образом закольцуется. А в этой главе скажу лишь о том, как легко вдруг может вспыхнуть в современности давно забытый и напрочь забитый, казалось бы, «инстинкт расклева».

Вообще эти наваленные в глубинах нашего мозга инстинкты напоминают тростниковый мат или фашину из хвороста — переплетенные прутья тысяч вшитых программ представляют собой плотный слой запасных реакций, многие из которых не использовались уже тысячелетиями. Но сложись условия, и старый заржавевший бронепоезд вдруг выходит из запасного пути, поражая самого хозяина.

Казалось бы, давным-давно миновали времена, когда один вид человека охотился на другой вид. С той поры прошли тысячи лет и самые кровавые войны проходили почти без рецидивов каннибализма. Людей убивали тысячами, десятками тысяч, сотнями тысяч, миллионами — и не ели. Хотя казалось бы — столько мяса зря пропадает! Но запрет работал. И вдруг без всякой войны одни советские люди начали жрать других.

Нет, я не говорю сейчас о голоде новейшей истории, который охватывал нашу страну в XXI веке неоднократно — и до Второй мировой войны, и во время, и после — и который сопровождался вынужденным людоедством. Я о другом. Представьте себе… Тридцатые годы. Кузбасс. Сюда депортировали казахов и киргизов, сюда свозили русских. Все они должны были воздвигать сталинскую индустриализацию, работать на шахтах, давать стране угля. Особенно тяжко эта перемена рода деятельности давалась степнякам, которые еще вчера пасли скот в бесконечной степи, а теперь вынуждены были лезть в черные узкие проходы и махать там кайлом. В результате стресс и недостаток еды пробудили в азиатах древних кроманьонцев.

Вот как описывает это сибирский архивист Вячеслав Тогулев:

«В первой половине 1930-х годов в Кузбассе были документально зафиксированы случаи людоедства. Причины были не только в охватившем страну повальном голоде (как следствие сталинской коллективизации), но и в неких межнациональных антагонизмах… Ответ [степняков] на преступные сталинские депортации и насильственное «обобществление» скота был весьма впечатляющим: «Вы убили наших баранов, а мы убьем ваших детей!»

Сохранилось несколько свидетельств о каннибализме. То, что они относятся не только к Кемерову, но и к Сталинску (ныне Новокузнецку), говорит в пользу определенной распространенности этого явления на «стройках века».

Рабочий Матюхин рассказывал, что он «сам видел, как казах нес мешок, из которого сбегала кровь, милиционер остановил казаха и обнаружил в мешке зарезанного мальчика лет семи».

Детское мясо — нежнее, поэтому понятно, что страдали прежде всего дети. Машинистка конторы Коксостроя Бульбаш сообщала, что в клубе «судят 10 казахов за то, что они режут детей». Практикантка больницы Сбоева передавала свидетельства больничной сестры, которая, обследуя казахский барак, обнаружила там мешок с детскими головами. Некая Бесова явно находилась на грани нервного срыва, когда рассказывала, что на химзаводе «невозможно стало жить», так как казахи «хватают детей и увозят их», схватили даже ребенка ее сестры, «только рабочие его отняли».

Естественно, правду о каннибализме пытались скрыть, слухи пресекались, их объявляли пропагандой классового врага. Однако в городе о людоедстве знали практически все, включая коммунистов и начальство. Кандидат в члены ВКП(б) Лямин, заведующий Березовским участком совхоза «Горняк», сообщал, что «В городе население ночью боится ходить по улице — киргизы ловят и режут детей. Население запугано». Ночным сторожам приказывалось, в случае если они увидят проезжающих ночью казахов, брать ружья, заряжать «и смотреть в оба»…

Не исключено, что к мстительному людоедству степняков могли подтолкнуть шовинистические действия местного населения: «Сосланные в Кузбасс казахи плохо понимали русский язык и не были привычными к городскому укладу жизни, часто подвергались избиениям. В информационных сводках Гарбуза приводятся такие сведения: как-то у магазина казах продавал папиросы, один молодой человек, из местных, вырвал их у казаха из рук и пустился наутек, другие в этот момент удерживали казаха, из толпы около магазина послышались одобрительные выкрики. Казахи подвергались также грабежам: у них безнаказанно отбирали вещи, деньги, продукты. В очередях за молоком, в столовой или магазине их выталкивали из очередей, высмеивали, казашек выбрасывали из очередей за косы. Нередко казахи уходили из магазина, так ничего и не купив, потому что не могли спросить необходимого по-русски, продавцы же издевались: «Раз не понимаешь, не задерживай других». Известно также, что сосланных казашек на предприятиях Кемерова использовали в качестве «тягловой» силы, впрягая их вместо лошадей в телеги для перевозки кирпича…»

Русских такое поведение вовсе не красит, говоря лишь о пробуждении древнего ксенофобического инстинкта преследования чужого. Как не красит степняков их ответ:

«Мы хотим обратить специальное внимание читателя на тот факт, — продолжает автор, — что человечье мясо, как это следует из найденных нами источников, заготавливалось впрок, то есть засаливалось в кадки. Это говорит о том, что мяса было заготовлено достаточно много, его не могли съесть сразу. Иными словами — каннибализм не ограничивался несколькими случаями, а был распространенным явлением. Поскольку единственным способом сохранения мяса в домашних условиях в те времена было именно засаливание, не приходится удивляться, что в документах упоминаются особые поместительные кадки, которые местное население в основном употребляло для засолки овощей. То, что для засолки использовали в основном детей, тоже показательно».