Читать книгу "Архив Шевалье - Максим Теплый"

– В каком смысле? – удивился Дьяков.

– А в прямом! Если меня поймать да как следует допросить, то выяснится, что шпион-то вовсе и не я, а как раз таки они и их командиры! Поэтому зачем им этот геморрой? Вот и бегают за мной, почитай, уж второй год. Ну, давай махнем по ниточке, а ты слушай! Постигай науку новой морали прогрессивного человечества! А Гришка Калов тем временем будет водку пьянствовать в соседнем зале и все запишет и сдаст запись под роспись в спецчасть КГБ. Там у них моих записей – целый чемодан. Ну, слушай…

Там же. Смертельная исповедь генерала Кулагина

– Вот ты, Гавриил, думаешь, легко стать предателем Родины? Родины с большой буквы? В смысле, всей страны, всей державы? Нет, Гавриил, совсем не легко. Человек предателем не рождается. Человек хоть и зачат в грехе, но на свет появляется ангелом. Нет на нем проступков! Ни единого! Ничего поганого он сделать не успел. Разве что обделался сразу. Но это и не грех вовсе…

Так вот, Гавриил, знаешь, что нужно иметь, чтобы стать предателем? Не знаешь… Надо иметь что-то такое, что хоть чуть-чуть дорого твоему сердцу! Предать можно только то, что дорого, что любишь. Предательство есть страдание, Гавриил!

Предатель – это очень трудная профессия. Вот смотри, задачку тебе одну задам! Антиномия разума, так сказать! Считается, что предать мать или отца – это великий грех. Ведь так? А давай-ка спросим себя, а почему, собственно, грех? Может, потому, что они твои биологические родители? Или потому, что кормили-поили тебя? Задницу подтирали? Ну не смешно ли?

Ну хорошо, допустим, все дело в том, что есть какая-то биологическая связь между ребенком и его матерью. Все же в утробе своей она это дитя выносила, жизнь подарила – не спрося, правда, хотел ли ты «посетить сей мир в его минуты роковые». Ну уж так вышло…

Кулагин нервно задергал ногой, раскачивая стол, который звенел всеми своими стаканами и приборами.

– А взять отца! – продолжил он. – Ты, может, и видел-то его пару раз за всю жизнь, когда он матери алименты изредка заносил…

(Тут Гавриил Христофорович вздрогнул и густо покраснел, так как ему показалось, что Кулагин произнес эту фразу не просто так, а имея в виду именно его, Дьякова, который действительно видел отца всего несколько раз, когда тот, смущенно и торопливо, передавал матери деньги.)

– И отчества его не помнишь! И на улице, встретив, не узнаешь! За что его любить? За заблудившийся сперматозоид, что ли? Ты разве не видишь, Гавриил, что удивительно все это? Тут концы с концами не связываются, если логично рассуждать! А все дело в том, что нет тут никакой логики! Ребенок изначально всегда любит своих родителей! Беззаветно любит! Беспричинно! Всяких! Даже тех, что лупят его почем зря! Даже если видит их раз в год! Даже тех, которых не знает, которых не видел никогда! И предать их – значит, любовь свою растоптать! А это очень больно. Тут сила нужна! Надо душу себе ампутировать. С корнем! Понял? Только тот, кто сможет переступить через эту любовь, и есть настоящий предатель. Понял?

Дьяков автоматически кивнул. И не потому, что понял, а от желания поскорее добраться до конца этих нелепых рассуждений Кулагина.

– И вот когда однажды ты проведешь эту ампутацию внутри себя – тогда уже все можно… Тогда уже Родину предать – что высморкаться! И потом, Родина – это что за танго-манго такое? Картинка в твоем букваре, что ли? – Кулагин задергал желваками. – Помню я эти картинки… Фильмы ужасов! «Мама мыла раму»! На шестнадцатом этаже она ее мыла, что ли… Или, может быть, про старую отцовскую буденовку вспомним, а? Так ведь не было у меня никакой отцовской буденовки. А была у меня невесть как сохранившаяся, пробитая навылет левее кокарды, фуражка штабс-капитана Кулагина, моего деда, расстрелянного большевиками под Перекопом. Именно расстрелянного! Их четверо осталось. Когда на расстрел повели, предложили им спеть «Интернационал», а за это – отпустить пообещали, мол, «бёгите отселе»! А они – нет, стреляйте! За Родину, мол!!! За царя и Отечество!!! Присягу, мол, давали… А кому они ее давали, идиоты, кому?! – Кулагин скривил рот и закашлялся, давясь перехватившим горло спазмом. – Как можно так называемую честь выше жизни ставить?!

Кулагин брезгливо вытащил из стакана нитки и в один огромный глоток опрокинул его содержимое в себя.

– Царя они защищали… Идиоты несчастные… Какого царя?! Того, что всех продал, чьи братья всю нацию содомским грехом заразили. – Лицо Кулагина в эту секунду сделалось красным, и он закрыл его руками. – А другие казнокрадством опутали да распутинщиной опоганили? За них, что ли, следовало пулю получать слева от кокарды? А, господин профессор? Как вам такая Родина, пахнущая дерьмом и кровью? Кстати сказать, душка моя интеллигентная, чтоб вы знали: расстрелянные, как правило, во время агонии испражняются – организм, видите ли, так у человека устроен. Ну и какие думы приходят сейчас в вашу светлую голову, а? Молчите, профессор. Так вот, нету никакого отечества как такового! Понятно?! Это единственно верное из того, что ваш «обрезон», этот ваш еврейский Маркс, сказал за всю свою беспутную жизнь.

– Он много чего еще сказал, – неуверенно вставил Дьяков.

– А про остальное мы не станем… мы только о предательстве… Вот почему его последователь – картавый ваш – сразу смекитил и к немцам подался. Ему ведь все равно – что германцы, что русские. Нету отечества – и все тут! Нету, батенька мой!

– Постойте! – возразил Гавриил Христофорович. – Если он все так смекитил, как вы изволили выразиться, то зачем же к германцам? Они-то войну в итоге проиграли.

– Они-то проиграли, – согласился Кулагин. – Но Ленин ваш в итоге выиграл?! Они – предатели – всегда и везде выигрывают. Что и требовалось доказать!

– А нынешнюю?

– Что – нынешнюю?

– Ну нынешнюю войну, между коммунистами и антикоммунистами, кто выиграет?

– Вы и выиграете, бывшие коммунисты, то есть предатели! Ведь тот, кто стразу в бой кинется, сразу же пулю в лоб и получит. А предатель отсидится, выживет да и выберет момент, когда штабы брать. И крикнет во все свое сбереженное горло: «Вот он я – победитель! Я всех вас уделал, всех предал и продал, включая отца и мать, и победил!» Так-то!

Кулагин победоносно посмотрел на Дьякова и торопливо добавил:

– Кстати, знаете, почему я без злости не могу про так называемую любовь к Отечеству говорить? А потому что Отечество – это люди, а не географическое место. Получается, я людей должен любить! Это каких же? Тех, что большевикам верноподданнически сапоги слюнявили? А если не про людей речь, тогда про что? Может, про березки, про куст ракиты над рекой? Видал я эти березы под Оттавой. Там они здоровее и веселее. И сок, между прочим, слаще, так как с экологией получше.

Мы с вами не Родине присягаем, а старым негодяям из Политбюро, которые и есть наша Родина. Вот почему от нее и тошнит с таким удовольствием! Они нас казнят и милуют. Захотят – наградят, а захотят – сдадут супостату на растерзание, как незабвенного товарища Зорге, когда стал ненадобен. Вот почему я имею право сказать при случае: «А пошла ты в задницу, дорогая моя Родина! С этой секунды – у меня другая Родина. Вот ей и послужу. А потом, глядишь, и еще разок обзаведусь любимой березкой, где-нибудь на севере Китая. Говорят, они там ничуть не хуже наших, амурских…»