Читать книгу "Все или ничего - Елена Ласкарева"

При этом служащий «Боди-бьюти» перевел аппарат в другой режим, и теперь туловище бабы Веры то сгибалось дугой, то выпрямлялось, как натянутая струна, а массажные ленты передвинулись в район плечевого пояса.

Сама же соседка перешла к следующему номеру пенсионно-космического репертуара:

— Я — Земля! — пела отважная испытательница. — Я своих провожаю питомцев! Сыновей, дочерей!

Ире вдруг вспомнились их с Андреем шутливые позывные: «Земля, Земля! Я — Марс!» — и тому подобный любовный лепет.

И вдруг нахлынуло немотивированное, необъяснимое, жгучее чувство обиды: «Черт с ним, с Галибиным. А вот Владимир… он сказал, что любит меня… Но разве это любовь, если подарок преподнес не сам от себя, а под прикрытием какого-то дурацкого фонда? Какое мне дело до всех фондов на свете и до их благотворительности? Я Володю хочу видеть, К чему мне его подношения, если его самого нет со мной? Если бы он сейчас был здесь, то…»

Мы бы вдвоем провели «испытания», без всякой бабы Веры. Мы бы с ним…

Мы бы даже обошлись без всякого тренажера, нам бы хватило на двоих моего старенького диванчика…

Ох, о чем это я?

Какие постыдные мысли! Кажется, она готова предложить себя мужчине?

А впрочем, что за глупость. Им с Владимиром Львовым не суждено больше встретиться. Она сама его прогнала!

Он же, вместо того чтобы затаить зло, в очередной раз проявил щедрость и благородство.

Я его недостойна. И его подарка — тоже. И я ни за что не стану его разыскивать!

Но зачем-то она все-таки попросила бригадира записать для нее на бумажке адрес международного благотворительного фонда:

— Хочу послать им благодарственное письмо. И вашей фирме — тоже. И вам лично, вы там укажите свою фамилию. Фантастическая машина! Омолаживает за один сеанс.

А омолодившаяся баба Вера — или, вернее, теперь уже просто Верочка, — впав в настоящий космический транс, продолжала свой сольный концерт:

Он сказал: «Поехали!» Он взмахнул рукой…

Глава 2

НОЧНАЯ ПТИЦА ЖАВОРОНОК

Возможно, Ирина сразу помчалась бы в благотворительный фонд, но рабочий день уже закончился. И девушка металась по квартире, как разъяренная пантера, то и дело с непривычки натыкаясь на громоздкий тренажер.

Баба Вера отправилась спать, заявив, что теперь намерена вести здоровый образ жизни, как подобает испытателям космической техники, и не засиживаться допоздна.

Ирина никогда не верила в телепатию и тому подобную мистическую чепуху. А тут она, будучи не в бреду, а в здравом уме и твердой памяти, все-таки повторяла:

— Прости и приходи. Пожалуйста, приходи. Владимир. Володя. Володенька.

Она даже дверь за бабой Верой не заперла: ей казалось, что в ответ на ее мольбу скрипнут несмазанные петли и…

И они скрипнули.

— Можно? — раздался из прихожей мужской несмелый шепот.

Она зажмурилась и закричала:

— Да! Да! Да!!!

Обернулась.

Господи, кто это?

Вместо большого, массивного человека, фигура которого загородила бы весь дверной проем, в комнату вошел некто низенький, тонкий и подвижный.

Вместо густой светлой шевелюры — круглая голова, стриженная под бокс. Вместо величественной осанки — сутулость и какая-то пришибленность.

А все же было в вошедшем что-то ужасно знакомое и родное.

— Ирка! Бонжур, мсье д’Артаньян!

— Ох… Федор, ты? Атос!

Всего три года не виделись они, но что-то произошло с графом де ля Фер… Что-то тягостное, еще больше пригнувшее его, и без того невысокого, к земле.

— А я, честно говоря, без всякой надежды заглянул, наудачу, — сказал Федя несмело, будто оправдываясь. — Думал, ты еще из Парижа не прилетела, с чемпионата. Ты ведь у нас звезда!

— Ты что, телевизор не смотришь? Даже родное фехтование?

— Пропустил, — смутился он. — Я только с поезда. Я ж из Владивостока… Ну как… выиграла? С чем поздравить-то? Все ожидали золото, а…

Он глянул Ире в лицо и осекся. Знал, что, когда она начинает вот так краснеть, хорошего не жди.

— Извини, Ирка. Значит, серебро? Или даже брон…

Она резко перебила:

— Париж испарился. Испариж парился. Я. Феденька, теперь не звезда, а инвалид.

Он как-то затравленно сморщился и еле слышно прошептал:

— Как… и ты тоже…

«Тоже»?!

Похоже, Федя был в беде и нуждался в помощи. Причем в срочной! А она тут закопалась в своих переживаниях! Эгоистка.

«Когда твой друг в крови…» Будь рядом…

Один — за всех, и все — за одного! В данный момент — за Атоса!

— Садись немедленно, — Ирина подтолкнула друга к дивану, — будем пить чай, и ты все расскажешь по порядку. Ты как в Москве, проездом?

Федор робко присел на самый краешек.

— Нет… То есть да… Я тебя надолго не задержу, Ир. И где остановиться, найду, ты не беспокойся.

— Да что с тобой, в конце концов! Обижаешь меня, и не стыдно? Как будто я тебя выпроваживаю. Надо переночевать — переночуешь. Надо подольше пожить — живи. Попрошу раскладушку у соседки.

— Я только хотел спросить… ты не знаешь… в Москве есть такой центр реабилитации…

— Ты о репрессированных, что ли?

Ирина вспомнила, что Федина мать когда-то сидела в тюрьме. Но ведь она не может по возрасту подпадать под категорию сталинских зеков!

— Нет, нет, — Федор замотал своей круглой головой со смешным ежиком. Казалось, каждое слово дается ему с трудом. — Я о детях. Больных. У которых ДЦП.

Ирине доводилось слышать название этой страшной болезни.

— Детский церебральный паралич? Боже мой, у кого это?

— Сестренка, — коротко ответил Атос.

А потом, густо и мучительно покраснев, счел все-таки нужным объяснить, словно должен был перед Ирой отчитываться:

— Говорят, последствия алкогольного зачатия. Мамка напортачила…

Ирина со стыдом и горечью вспомнила, что когда-то представляла себе мать Атоса в образе умной, хищной и соблазнительной Миледи. А в жизни, оказывается, все гораздо проще, обычнее и страшнее… Пьянка, обездоленные или неполноценные дети. И отца у несчастной Фединой сестрички тоже наверняка нет, как и у него самого. «Напортачила» его мать небось неизвестно с кем…

— И еще я хотел бы узнать, если возможно, этот центр платный или бесплатный? А если за деньги, то сколько стоит устроить туда ребенка? И сколько ждать? Там же очереди, наверное?

Ирина сидела, глубоко и тяжко задумавшись. Вот это действительно несчастье так несчастье, не то что ее неприятности, в сущности такие мелкие и наполовину дутые.