Читать книгу "Белый отель - Дональд Майкл Томас"

Казалось, фрау Анна не отдавала себе отчета, какое она производит впечатление, и оставалась счастливо убежденной в своем полном выздоровлении. Не сумев ничего понять из ее рассказа о пребывании в Гастайне, я предложил ей изложить свои впечатления на бумаге. Прежде она не раз охотно принимала подобные предложения, поскольку имела вкус к литературе и обожала писать – была, к примеру, заядлой сочинительницей писем. Тем не менее я оказался совсем не готов к новому литературному произведению Анны, с которым она явилась на следующий день. Видно было, что она колеблется, стоит ли вручать мне принесенную с собой книгу в мягкой обложке. Это оказалась партитура моцартовского «Дон Жуана». Как я обнаружил, она вписала свои «впечатления» от Гастайна между нотными линейками – как некий вариант либретто; и даже попыталась выдержать ритм и некоторое подобие рифмы, так что ее рукопись читалась как неуклюжие вирши. Но если бы версия Моцарта, предложенная фрау Анной, была исполнена в одном из наших оперных театров, управляющий был бы привлечен к ответственности за оскорбление общественной нравственности, – она была порнографической и лишенной всякого смысла. Она употребляла выражения, которые можно услышать лишь в трущобах, бараках и мужских клубах. Я недоумевал, где она научилась таким словам, поскольку не считал ее завсегдатаем тех мест, где их произносят.

На первый взгляд, мало что можно было почерпнуть из ее творения; очевидными были лишь некоторые ссылки на ее галлюцинации и откровенное признание в перенесении[18]. В ее фантазии место Дон Жуана занял один из моих сыновей – вряд ли есть необходимость пояснять, что она не была с ним знакома. Было достаточно ясно, что она выражает желание занять место одной из моих дочерей – путем замужества. Когда я поставил ее перед этим выводом, Анна довольно смущенно сказала, что это была лишь шутка, «чтобы немного меня развеселить».

Находя слишком затруднительным иметь дело с потоком иррациональных образов, я попросил ее пойти и попытаться самой отстраненно и трезво проанализировать на бумаге свой материал. Она не без оснований восприняла мою просьбу как укор, и мне пришлось заверить ее в том, что ее «либретто» показалось мне очень интересным. Через несколько дней она вручила мне школьную тетрадку, исписанную ее размашистым почерком. Затаив дыхание (в буквальном смысле, поскольку испытывала легкий рецидив астматических симптомов), она ждала, пока я бегло просмотрю несколько страниц. Я увидел, что вместо того, чтобы написать истолкование, как я ее просил, она предпочла расширить свою первоначальную фантазию, расцвечивая каждое второе слово, так что я, казалось, не получил ничего, кроме достойной Геракла задачи прочесть еще более объемный и неразборчивый документ. Хотя она в какой-то мере смягчила грубость сексуальных описаний, здесь по-прежнему властвовал эротический поток, наводнение иррационального и чувственного; волны не были столь же высокими, но покрывали гораздо более обширное пространство. Итак, я имел дело с воспламененным воображением, не знавшим границ, наподобие инфляции в те месяцы – когда чемодана банкнот не хватало и на буханку хлеба. Целый час прошел совершенно бесплодно, после чего я пообещал внимательно прочесть ее труд на досуге. Когда я это сделал, то начал различать смысл, скрытый под кричаще расцвеченной маской. Многое было чистейшим воплощением желаний, безвкусным, если не отвратительным; но наряду с этим то тут, то там встречались отрывки, написанные не без печати одаренности и настоящего чувства: описания природы «океанического» толка, перемешанные с эротическими фантазиями. Нельзя было не вспомнить слова поэта:

Влюбленные, безумцы и поэты –

Все из фантазий созданы одних...[19]

К этому времени я уже бережно хранил эту тетрадку, которая, как я убежден, могла бы научить нас очень многому, если бы мы только были в состоянии все в ней правильно истолковать.

Существует шутливая поговорка: «Любовь – это тоска по дому»; и когда человеку грезится местность или страна и он говорит себе, все еще грезя: «Мне эти места знакомы, я бывал здесь прежде», – его ощущения могут быть истолкованы как память о гениталиях или теле своей матери. Все, кто до сих пор имел возможность в познавательных целях ознакомиться с дневником фрау Анны, испытывали именно это чувство: «белый отель» им знаком, это тело их матери. Это место, где нет греха, лишенное нашего бремени раскаяния, – ведь пациентка сообщает нам, что потеряла по пути чемодан и приехала даже без зубной щетки. Отель говорит языком цветов, запахов, вкусовых ощущений. Нет необходимости пытаться применить к его символам жесткую классификацию, как пытались это делать некоторые из моих учеников: утверждать, к примеру, что вестибюль – это полость рта, лестница – пищевод (или, по мнению других, половой акт), балкон – грудь, окружающие ели – волосы на лобке, и так далее; гораздо существеннее общее настроение белого отеля, его искренняя готовность к оральным действиям – сосать, кусать, есть, жадно глотать, вбирать в себя – со всем блаженным нарциссизмом младенца, приложенного к груди. Здесь присутствует океаническое одиночество первых лет человеческой жизни, аутоэротический парадиз, карта первой нашей страны любви – набросанная со всей belle indifference[20]истерии.

Как мне казалось, это свидетельствовало о глубочайшей идентификации Анной себя со своей матерью, что предшествует Эдипову комплексу. В такой идентификации для меня не было ничего особенно удивительного, за исключением степени ее интенсивности в данном случае. Грудь – это первый объект любви; ребенок, сосущий материнскую грудь, стал прототипом любой любовной связи. Нахождение объекта любви на пубертатной стадии есть не что иное, как повторное его обретение. У матери, добродушной и любящей удовольствия, Анна унаследовала пожизненный аутоэротизм[21], и потому ее дневник представляет собой попытку вернуться в то время, когда оральный эротизм главенствовал над всем остальным, а связь между матерью и ребенком была нерушимой. Таким образом, в «белом отеле» нет разделения между Анной и внешним миром; все поглощается им целиком. Вновь рожденное либидо превосходит все потенциальные опасности, как описанная ею черная кошка, головокружительно ускользающая от смерти. «Хорошая» сторона белого отеля в его щедрости и радушии.

Но ни на миг нельзя пренебрегать тенью разрушительности, и менее всего – в моменты наивысшего наслаждения. Всеблагая мать собиралась поехать в обреченный отель.