Читать книгу "Сесиль Стина - Теодор Фонтане"

– Четверть часа.

– Вот и славно.

И они снова двинулись вперед.

И в самом деле, они тряслись на своих ослах еше четверть часа, так как дом, где обитал наставник, стоял на противоположном краю деревни. Но, хоть путь оказался долгим и Сесиль нуждалась в отдыхе, она ни словом не обмолвилась о своей усталости, потому что живописная деревенская улица чрезвычайно ее заинтересовала. Слева стояли дома и хижины, обрамленные садами, а справа, на другом берегу Боде, высилась поросшая лесом скала. На полянах паслись стада, и оттуда доносился звон колокольчиков и рокот реки, струящейся по гравийному руслу.

Так они проехали всю деревню, минуя мостки и мосты через Боде, до того места, где ее русло снова расширяется. Здесь мальчик указал на причудливую группу строений, вырубленных в скале на средней высоте, над которыми красовалась белая вывеска огромными буквами: «Странноприимный дом „У Роденштайна“».

– Наставник здесь живет.

Вот они и добрались.

И пока мальчик заводил ослов в конюшню у подножия скалы, Гордон и Сесиль поднимались вверх по ступеням, ведущим вверх к хозяину Роденштайна.

На верхней ступени уже стоял Сент-Арно, приветствуя опоздавших весьма любезно, но все же не слишком стараясь скрыть насмешку.

– Кажется, господа, – начал он, – вы отказались соперничать с брауншвейгским конем и асканийским медведем. К моему великому сожалению. Впрочем, нет худа без добра. Я был лишен вашего приятного общества, но попытался извлечь пользу из этого досадного обстоятельства. Я так близко познакомился с Альбрехтом Медведем, да и с маркграфом Вальдемаром, что ни один мельник, будь он хоть сам Якоб Косуля[98], не обведет меня вокруг пальца. Я бы посоветовал ему раз и навсегда оставить подобные поползновения. Не стоит и спрашивать, был ли господин фон Гордон равным образом расположен расширять свой кругозор. Зная мою дорогую Сесиль, могу ручаться, что дело обстояло с точностью до наоборот. Ну а теперь – в ружье! Мне хватило десяти минут, чтобы свести знакомство с отшельником из Роденштайна, и я горю желанием представить вас обоих многомудрому старцу. Наш друг Эгинхард, не говоря уж о господине пенсионере, в данный момент состязается с ним в красноречии. Если я не ослышался, пять минут назад он вытащил из своего колчана стрелу под названием маркграф Отто. Надеюсь, она еще в полете. Так что поторопитесь, пока он еще раз не натянул тетиву.

Продолжая острословить, все трое переступили порог обители. Пройдя несколько закоулков и довольно задымленных горниц, они вышли на пристройку – то ли балкон, то ли веранду – под навесом, покоившимся на трех деревянных столбах. Тыльной стороной навес опирался на стену цвета индиго, вдоль стены тянулся длинный обеденный стол, уставленный банками с постным маслом, уксусом и, увы, горчицей. В центре стола восседали Эгинхард и пенсионер, погруженные в оживленную беседу с третьим участником трапезы. Этим третьим был не кто иной, как хозяин замка и всех его угодий – наставник Роденштайн собственной персоной.

Сент-Арно отвесил глубокий поклон.

– Досточтимый господин наставник, позвольте представить вам мою супругу. А это господин фон Гордон.

Наставник поднялся со своего стула, оперся на вишневый посох с набалдашником из слоновой кости и поклонился Сесили. Второй поклон был адресован Гордону. Снова усевшись за стол (стоять ему было трудно), старец предоставил гостям удобную возможность рассмотреть в деталях и оценить по достоинству явленный им феномен.

Кряжистый, словно высеченный из цельного дуба, он вполне мог бы сойти за крестьянина из Нижней Саксонии или Вестфалии, и больше всего ему нравилось слышать комплимент, что у него «голова, как у Вальдека»[99]. Он и в самом деле чем-то походил на Вальдека. Давным-давно он сломал при падении ногу и с тех пор ходил, опираясь на посох, но выглядел, впрочем, сравнительно молодо, лет этак на пятьдесят, с копной курчавых волос, лишь кое-где тронутых сединой. Но главным его достоинством был воистину трубный глас. Неудивительно, что таким голосом он сорок лет держал в узде своих альтенбракцев и заменял им пастора, читая с амвона псалмы Ветхого завета и послания апостолов.

Сесиль сразу же поддалась притяжению его личности. Непринужденно и дружески она сказала, что рада знакомству, что в лице господина пенсионера он имеет своего горячего поклонника, что господин пенсионер очень много рассказывал о нем, об Альтенбраке и о гольцах, но она сейчас видит, что рассказал он даже мало, ведь Альтенбрак такое прелестное место, а что касается гольцов…

– … то они, – перебил ее наставник, – оправдают свою репутацию. Мадам останется довольна. Пусть только мадам изволит назначить, в каком часу она желает отобедать.

– Разумеется, – продолжал он, – кухонным департаментом заправляет жена, но ежели ему, тем не менее, будет позволено вмешаться со своим предложением, то он хотел бы рекомендовать: для начала гольцов, а затем лопатку косули из Альтенбракского бора. Ибо гольцы сами по себе – еще не обед и относятся к блюдам, возбуждающим аппетит.

Сесиль выразила свое согласие, для консультации были приглашены хозяйка и ее дочь – молодая жена лесника, и принято решение назначить обед на веранде в пять часов. До обеда оставалось два часа, и каждый мог провести их, как ему угодно: либо совершить прогулку к Боде, либо поспать и отдохнуть.

Да, Сесиль нуждалась в отдыхе и потому удалилась в дальнюю горницу, выходившую на палисадник. На открытых окнах под порывом ветра шевельнулись желтые занавески. Сесиль, падавшая с ног от усталости, растянулась на удобном кожаном диване, а молоденькая жена лесника (она навестила родителей, чтобы помочь при приеме гостей) укрыла ее легким летним плащом.

– Закрыть окна, сударыня?

– Нет. И так хорошо. Чудесный здесь воздух. Мне не дует. Но если хотите доставить мне удовольствие, возьмите стул и посидите со мной. Я не могу спать, мне бы только отдохнуть.

– Ах, со мной тоже так бывает.

– С вами? Неужели? Вы так молоды, у вас такой цветущий вид, глаза сияют от счастья. У вас, конечно, хороший муж, не правда ли?

– Да, муж хороший.

– А дети?

– И дети хорошие. На детей я особо везучая. За три года трое, это все же много, первый еще ходить не научился, а на подходе второй. Не приведи, Господи, захворать! Цельный день стоишь у печи, а всю ночь у колыбели, все песни перепоешь, а младшенький не засыпает, глаза слипаются от усталости, хоть раздирай их силой… Ах, сударыня, в такие-то дни и начинаешь понимать, что значит покой и нужда в отдыхе. И при всем моем счастье, я, бывало, горько плакала.