Читать книгу "Авиньонский квинтет. Quinx, или Рассказ Потрошителя - Лоуренс Даррелл"

Память со спущенными петлями; всю ночь в его подсознании вкрадчиво играл печальный джаз — esprit de vieux piano-bar! Le baisodrome vétuste de l’âте française! Вероятно, правильнее было бы сказать не так, как Чоран,[107]«de bricoler dans I'incurable», а «bricoler dans l'incroyable»,[108]когда прозрение являет себя. Истинные алхимики считают, что поглощенность земными заботами и суетность можно одолеть с помощью контрмер. И не надо уступать газетным шутам или клюющим носами квиетистам.[109](Что бы вам заткнуться и дать мне поспать.) Во мне шесть футов, и на все шесть — я розовое убежденное английское дитя, и я по своей воле пишу прозу. Кейд, подай мне любовной грудинки и секс-грога!

А вот Кейду снились черные кошмары из ливрейного бытия, из обихода слуги: изображение огромного насекомого в качестве вселенной с примитивными зачатками интеллекта, то есть мозг этого чудища работал, как часы, но никаких эмоций, ничего похожего на чувства! Бедняга Кейд, это так его удручало. Но ничего не поделаешь: он ощущал себя таким же — безжалостным слугой. Кем-то, кто может безошибочно читать чужие мысли. От этого он всегда чувствовал себя немного виноватым. Заглядывать так глубоко…

Вселенная — это броненосец с разумом насекомого и бронированными крыльями, глупость, проклятая гностиками и все-таки правящая миром. Зверь! Что нужно сделать, чтобы заменить этого монстра на кого-то более человечного? По-видимому, все равно ничего не выйдет.

Разрыв с Сильвией привел Констанс к разрыву с маленьким доктором, который преданно любил ее лет десять.

— Что на вас нашло? Какое ужасное заблуждение! — взорвался он. — Как вы могли совершить такую глупость, окончившуюся для несчастной женщины очередным обострением шизофрении, за которым, возможно, последует суицид? Констанс! Я очень сердит на вас, я думал, вы умнее. Вы ведь не Ливия с ее partie a trois, с ее тягой к тройственным союзам!

Констанс едва сдерживала слезы.

— Для меня эта пародия на страсть была спасением после жуткой смерти Аффада — мне казалось, что я схожу с ума. Я пряталась в ней, пока не нашла в себе силы противостоять зияющей дыре в природе, которая осталась для меня после его ухода.

Доктор повернулся к Констанс спиной, чтобы скрыть свои чувства, и она поняла, как много значила для него.

— Мы с вами неудачники в любви, — с горечью проговорила она. — Я думала, вы мне посочувствуете. Так больно, когда тебя осуждают.

Тем не менее он был прав, и она знала это. И все же ему не хотелось причинять Констанс боль, поэтому он заговорил о другом — о Ливии.

— Вы сказали, что все еще толком не поняли, что произошло с Ливией. А вам известно, что несколько немцев, которые могут кое-что знать о ней, пока еще тут? Нет? Тогда имейте в виду, что в Авиньоне живет двойной агент Смиргел. Ему удалось доказать, что он во время войны работал на англичан, передавал информацию по своему передатчику. Но ладно он, тут еще есть и фон Эсслин, немецкий генерал, который был тут главным. Он почти ничего не видит — из-за несчастного случая. Он пока ждет суда за военные преступления, и его поместили в глазную клинику в Ниме. Наверно, есть еще кто-то, но эти двое наверняка могут вам помочь, тем более старина Смиргел, ведь он и она были близкими друзьями, вы знаете? Я хочу сказать, они вместе работали в крепости. У меня в записной книжке есть его адрес, и он частенько приезжает сюда почитать больным, у которых депрессия — ему это нравится. Так что позвоните и встретьтесь с ним, если захотите поговорить о Ливии…

Невероятно! Эти реликты военного времени все еще живы и до сих пор находятся в Провансе! Констанс и представить не могла, что такое возможно! Война со всеми ее кошмарами казалась уже далеким прошлым. «Генерал! — мысленно произнесла она. — Наверно, стоит его навестить!»

Да! Она это сделает.

Глава четвертая

Визит к генералу

Некоторое время все оставалось по-прежнему, но с первым весенним теплом решимость Констанс навестить генерала вновь обрела силу. Чему способствовали ее природная нетерпеливость и кое-какие перемены. Ибо Блэнфорд подумал, что раз Сильвия переехала в Монфаве, то он может наконец вернуться в Ту-Герц. Констанс эта его идея понравилась. В общем, теперь мысли Констанс вертелись вокруг фон Эсслина, лечившегося в маленькой глазной клинике в Ниме, но на самом деле пребывавшего там в качестве узника, дожидавшегося решения трибунала, который рассматривал преступления нацистов. Генерал почти ослеп, и прогнозы на будущее были настолько неутешительными, что для него уже приобрели особую белую трость, хотя пока еще ему удавалось различать контуры предметов и людей, «узнаваемых» им по памяти. В напряженной позе он сидел за детским письменным столом, стараясь хоть как-то освоить французский, чтобы не быть в полной изоляции, в безнадежном одиночестве. Обращались с фон Эсслином с почтительной корректностью, как того требовал генеральский чин, и это не удивляло его, о чем он и сказал потом Констанс: «Им понятно, что я человек военный — о каком же преступлении может идти речь? Для воина главное — солдатский долг, это же всем ясно». Это была одна из тех хитроумных уловок, которые оставляют во рту дурной привкус, подобно заявлению некого ученого мужа: «Тамплиеры были банкирами Господа, а не Иисуса Христа».

Французам не приходило в голову торопить события, ведь они и сами не были в этом заинтересованы. Стоило им что-то предпринять, и становилось все более очевидным их постыдное сотрудничество с немцами. Время шло. Ну а фон Эсслин чувствовал себя сиротой, потому что не имел никакой связи с матерью, не получал никаких известий из родных мест, занятых русскими войсками. Впрочем, кое-какая информация все же просачивалась, но она была неутешительной. Позднее ему станет известно, что русские, узнав о зверствах нацистов на востоке, сожгли замок. Мать и сестра генерала погибли, запертые в сарае вместе со слугами. Отсутствие писем усугубляло одиночество фон Эсслина. А внешний мир сузился для него до нескольких сотен ярдов в романтических общественных садах — владениях сурового протестантизма, владениях города Нима, где генерал совершал свои прогулки. Он шагал по садовым дорожкам до тех пор, пока не находил залитую солнцем (если стоял ясный день) скамейку, и тогда он устраивался на ней, словно старая ящерица. Генерал очень страдал от зимнего холода, так как больница плохо отапливалась.

Конечно же, он очень удивился, когда Констанс ворвалась в его жизнь, не предупредив заранее о своем визите. Она-то решила, что генерал согласился принять ее только благодаря ее великолепному немецкому. На самом деле причина была куда более глубокой, чем она могла представить, ибо расплывчатое видение белокурой прекрасной женщины пробудило в памяти фон Эсслина облик его белокурой сестры Констанцы — даже имена звучали похоже!