Читать книгу "Палач - Эдуард Лимонов"

— Сядь, — сказал он. — Я хочу тебе кое-что объяснить.

Оскар взял Женевьев за руку и, притянув ее к себе силой, посадил рядом с собой. Женевьев села, но обиженно тотчас отвернулась от Оскара.

— Я урод! — сказал Оскар. — Понимаешь? Я люблю всех. Я послан в этот мир не как любовник, но как отец. Я призван успокоить женщин. Я не могу принадлежать одной женщине. Я обязан принадлежать всем. Ты должна это понять…

Женевьев досадливо дернулась:

— Не сомневаюсь в том, что ты способен оправдать все что угодно, ты же философ по образованию и призванию. Ты способен убить меня и объяснить убийство высшими целями… — Она замолчала.

— Говорил ли я тебе когда-нибудь, что я люблю тебя, Женевьев? — Оскар решил зайти с другого конца. Женевьев молчала, отвернувшись. — Нет, не говорил, ни единого раза. Я делал с тобой любовь, я был твоим другом, но я ни разу не сказал: «Женевьев, я люблю тебя».

— Спасибо! — обиженно швырнула Женевьев. — Ты очень щедр!

— Женевьев. — Оскар придвинулся к ней близко-близко, взял Женевьев за иссушенную жизнью руку и поцеловал эту руку. За три недели, которые они не виделись, Женевьев не сменила духи, нет, тот же запах. — Женевьев, — продолжил Оскар вкрадчиво, — вспомни все, что я делал с тобой в постели! — И Оскар насильно повернул лицо Женевьев к себе. — Посмотри на меня! — приказал Оскар. — Ну!

Выражение, с каким Женевьев посмотрела на Оскара, можно было охарактеризовать как беспомощное. Может быть, именно таким взглядом смотрят на мир раненые домашние животные. Оскар, впрочем, никогда не охотился на домашних животных…

— Вспомни! — опять потребовал Оскар, и слабая улыбка посетила губы мадам де Брео. — Кто будет проделывать все это с тобой, если мы расстанемся? — хлестнул Оскар фразой.

Женевьев со страхом посмотрела на него из-за плеча. Вопросительно, словно желала спросить Оскара, кто будет.

— Никто, никогда, — подытожил безжалостный Оскар. — Люди твоего круга не занимаются такими вещами. Чтобы найти мне замену, ты вынуждена будешь спуститься в мир садомазохистов, найти с ними связь, посещать их парти и собрания… А ты никогда этого не сделаешь, потому что ты труслива.

Оскар остановился, давая мадам время осмыслить сказанное им, осмыслить будущее, которое ее ожидает.

— Мы не виделись около трех недель, ну и что, эти три недели жизнь твоя была полна сексуальных удовольствий? — Оскар добивал Женевьев, это было видно по ее поникшему взгляду. — Испытала ли ты хоть раз без меня то ощущение восхитительной наполненности, в котором пребывает твоя пизда после каждого сеанса любви со мной? Ты сама не раз говорила мне о «восхитительной наполненности» — это твое выражение.

Женевьев молчала. Рука ее непроизвольно поглаживала бархат обивки софы.

— Я не нужен тебе каждую минуту, — убежденно сказал Оскар. — Ты не можешь вытерпеть моего присутствия в твоем апартменте более двух дней. Ты сама всегда просишь меня уйти, объясняя, что ты хочешь побыть одна, отдохнуть… Разве не так?

— Ты сексуальный маньяк! — попробовала защититься Женевьев.

— Может быть! — равнодушно согласился Оскар. — Ничего страшного не произойдет, если я иногда буду уделять немного времени твоей подруге Сюзен…

— Я не хочу делить тебя с Сюзен! — воскликнула Женевьев. — Не хочу!

— Придется, — сказал Оскар жестко. — Если ты хочешь вновь и вновь испытывать «восхитительную наполненность».

Женевьев молчала. Оскар вытянул руку, проник рукою под накидку мадам де Брео, почти не блуждая нашел под накидкой самую горячую точку и, перевалившись на Женевьев, начал, завернув юбку вверх, сдирать с нее чулки. Однако убедившись, что это слишком сложный и долгий процесс, а обстоятельства требовали быстрых действий, Оскар просто сдвинул нейлон с бедер Женевьев к ее коленям и вдруг, подняв ноги. Женевьев вверх, оттянул полоску ее бежевых трусов в сторону.

На него пахнуло сыростью, и Оскар на ощупь, не вглядываясь, воткнул в эту сырость член. В Женевьев было очень мокро. Неожиданно мокро. «Все эти три недели ее никто не ебал! Бедная!» — сообразил Оскар и задвигал в Женевьев членом.

5

Когда-то Оскару случилось прожить несколько недель в рыбачьем поселке на берегу Балтийского моря. Там, никем не контролируемое, свободно плодилось собачье племя. На лето в поселок приезжали интеллектуалы из Варшавы и привозили с собой породистых любимцев. Разумеется, интеллектуалы не могли запретить своим собакам общаться с местными дворнягами. В результате за какие-нибудь десять или чуть больше лет в поселке молено было увидеть престраннейших представителей собачьего племени. Одни из них были непомерно длинны, и четырех лап было явно недостаточно, чтобы поддерживать туловище над землей, — нужны были шесть лап. Другие были скорее похожи на коз, чем на собак, и Оскару казалось, что они родились от кровосмешения козы и ошалевшего от похоти кобеля. Третьи стояли ближе к котам, чем к собакам…

Население Нью-Йорка, размышляет Оскар, шагая по Бликер-стрит на Ист, не уступит собачьему населению того поселка в нелепости и странности. Смешения рас и племен, иногда удачные, в большинстве своем породили страннейшие экземпляры, парад монстров и зловещих клоунов происходит перед глазами Оскара. Некоторые существа даже не похожи на людей, а напоминают скорее предметы. Вот этот, в огромных штанах, прислонившийся к почтовому ящику, — чудовищный пузырь-водянка, а не человек. Старику в засаленном клетчатом пиджаке кто-то оторвал пол-лица. У юноши с водянистыми глазами нет и намека на подбородок. Мутанты. Люди будущего.

И ньюйоркцы, вне сомнения, мазохисты. Никакой другой причиной не объяснишь согласие ходить по самым грязным и вонючим в мире тротуарам, спускаться несколько раз в день в самое зловещее в мире подземелье — сабвей, смотреть на самые грубые в мире здания. Железо, ржавчина, кирпич, камень, смола, асфальт, старый и новый цемент — чудовищно-тесное скопление зданий и человекообразных существ на небольшом, сплошь взрытом, много раз перевороченном острове. Зачем? Куда приятнее ведь смотреть на цветы и красивые лесные поляны. Привлекают ли сюда жителей тысячи ресторанов, кинотеатров, порнокинотеатров, диско и очень вероятная возможность быть ограбленным или убитым? Безусловно, ньюйоркцы мазохисты. Они находят наслаждение в несчастьях и неприятных чувствах, решает Оскар. Они не только наслаждаются зловещим городом, они яростно отстаивают свой безумный город на страницах его безумных газет (Оскар, проходя мимо газетного киоска, взглянул на заголовок «Дейли ньюс»: «Перестрелка в Бруклине! Двое убиты!» — радостно сообщала газета), в телевизионных интервью и гордо тащат по миру свой мазохизм «Я люблю Нью-Йорк» на тишотках.

«Как же, люблю, — комментирует Оскар насмешливо. — Почему они до сих пор не догадались на могильных плитах тысячи или более того человеческих существ, ежегодно убиваемых в горячо любимом городе, высекать памятное «Я люблю Нью-Йорк»? Это будет вполне в духе черного юмора, которым пропитан город».

Оскар входит в ресторан «Севиль» и несколько мгновений рассматривает зал.