Читать книгу "Адамантовый Ирмос, или Хроники онгона - Александр Холин"

Ангелов, видимо, не очень-то интересует людская суета за редким исключением, а люди просто не способны мыслить ангельскими категориями, но повсеместно возмущаются: как же так, не помогают-де ангелы по жизни, а обязаны! Обязаны? Вот то-то и оно, что ничем, никому не обязаны. У ангелов своих проблем с постигшей их гордыней предостаточно! Более того, им так темно в нашем мире, что, скорее всего, они заслуживают жалости, поселившись у нас, ибо убивают себя в наших потёмках ради не менее горделивых, завистливых, жадных и никого не научившихся любить людей.

Что же получается? Ведь сколько раз у самого Никиты в жизни было: люди не ангелы, мол, и пошёл во все тяжкие! Даже Ляльку, жену свою любимую, нежную, обижал просто так, из-за плохого настроения. А ведь она единственная, пожалуй, кто понять может. Что в жизни нужно человеку? Чтобы кто-то выслушал, простил, понял, не слишком обременяясь и обременяя ценными советами.

– Я тоже могу, – улыбнулся Ангел. – Могу и понять, и выслушать, и простить, и не путаться лишний раз под ногами. Смогу даже исповедовать тебя, если возникнет необходимость. Поэтому и пригласил тебя в гости. Ведь должен же кто-то помочь тебе?

– Ты что, мысли читаешь? – подозрительно взглянул на него Никита. – Хотя, и самому следовало бы догадаться.

– Иногда читаю, – неохотно признался Ангел. – Не очень-то большое удовольствие в сером человеческом веществе копаться, потому как оно чаще с явным жёлтым оттенком и довольно-таки смрадным запахом, накопившимся от всех совершённых грехов за прожитую жизнь. Ох, навязались вы на мою грешную голову писарчуки всякие, записанцы и художники недорезанные. А за вас перед Ним, – Ангел указал пальцем вверх, – тоже ответ держать надо.

– Тебе?! Ответ?! Перед Вседержителем?!

– Мне, мне, – невозмутимо кивнул Ангел. – В нашем мире существуют некоторые правила, которые никто не нарушает.

– Но ведь ты же…

– Проклятый, хочешь сказать? – ядовито ухмыльнулся Ангел. – Какой я ни будь, только не забывай, Господь никогда не оставляет грешников и не лишает их права к покаянию. Особенно тех, кто действительно хочет и может покаяться. Ведь сказано: «Если исповедуем грехи наши, то Он, будучи верен и праведен, простит нам грехи наши и очистит нас от всякой неправды».[17]Ты, вероятно, не обратил внимания на мои слова, что даже я могу отпустить твои грехи!

– А ты? – снова изумился Никита. – Неужели ты способен к покаянию? Способен прийти в храм на исповедь?

– Что – я? – пожал плечами Ангел. – По-твоему покаяние – это опять только человеческая прерогатива? Тебе сам Господь так сказал? Я знаю немного другое человеческое понимание: «Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасёшься» и ещё, «не то делаю, что хочу, а что не хочу – то делаю».[18]Видишь, как у вас всё просто! В общем так, идёшь бродить по роману? По сгоревшему роману, – поправился он. – Тебе решать. Если нет, доставлю домой в лучшем виде. Только другой попытки не будет.

Снова соглашаться на предложение прогулки? А надо ли? Но, с другой стороны, ведь Ангел не просит за своё предложение заложить душу. И всё же Никита чувствовал, что такие игрушки могут оказаться небезопасны. Взять хотя бы Нарцисса-Подсолнуха, бормотавшего на своей любимой компостной куче. Ведь съел бы! Без хлеба и соли. Даже не жуя. Ангел его привёл сюда, но Ангел же и спас. Только зачем он со мной нянчится? Хочет прогулять по сгоревшим романам разных писателей? На это и жизни не хватит. Искушение? Вот это больше похоже на правду. Ведь когда он попался в пустыне Макарию Великому, тот спросил:

– Куда спешишь ты, нечистый дух, и зачем столько разных склянок на себя навесил? И услышал в ответ:

– В каждой склянке разные соблазны. Оттолкнёт грешник одну склянку, а я ему тут же другую: что-нибудь да выберет.

Может, и мне он склянку предлагает? То есть банку. Выходит, уже… Причём покровителем писателей и художников себя почитает. Но ведь сказано, не его бояться надо, и не может он душе человеческой навредить, если, конечно, сам человек… а, ладно…

Никита увидел таящее в воздухе изображение Ангела и, пока тот опять не исчез по-английски, решил узнать, что за подсолнух встретил его у автобусной остановки:

– Ангел, постой, не исчезай, этот подсолнух – тоже любящее дитя, сотворённое Даниилом Андреевым?

– Нет, это Яков Голосовкер… иди, если хочешь действительно познакомиться… так не расскажешь…

Последняя фраза зазвучала уже чуть слышно, как будто Ангел кричал через толстую кирпичную стену. Площадка, где стоял Никита, оказалась просторным каменным коридором со сводчатым потолком и базальтовым полом, в который выходило несколько дверей, выкованных, вероятно, во времена Иоанна Грозного.

Есть ещё на Москве княжеские палаты, где можно увидеть такие двери. Палаты? Да, скорее всего это помещение раньше было именно боярскими или митрополичьими палатами, где прошлое всегда переплетается с будущим. Но только не здесь. Обшарпанные стены, на полтора метра от пола покрашенные в самый казённый рассейский цвет жидкого поноса. Пол, выложенный массивной каменной плиткой из давно не метеного базальта, тоже вызывал чувство загаженного общественного туалета. Над единственным зарешеченным окном в торце коридора – паутина.

Никита попробовал заглянуть в ближайшее к нему помещение.

Дверь, окованная ржавым кровельным железом, оказалась запертой. Открылась только третья дверь, за которой была келья тоже со стрельчатым потолком и окнами-бойницами, забранными в тяжёлые толстые решётки. За единственным обшарпанным некрашеным столом, притуленным между окнами, спиной ко входу сидел человек.

Во всяком случае, человеческая фигура была в неприютной комнате единственным заслуживающим хоть какое-то внимание предметом. Потому что красный бархат расшитого изумрудным узором халата, в который кутался человек, привлекал внимание постороннего. С одной стороны стола стояло причудливое кресло с высокой спинкой и вылинявшей до дыр обивкой, но человек сидел на простом грубом табурете, тоже не крашенном, как и стол, просто почерневшим от времени.

Никита, обрадовавшись встрече хоть с кем-то в этом необычном тюремно-больничном заведении, несколько раз кашлянул, стараясь привлечь внимание человека. Но тот, склонившись над столом, не обратил на вошедшего никакого внимания. Тогда гость сделал несколько осторожных шагов по комнате и заглянул человеку через плечо. В руках тот вертел камертон. Затем вдруг бросил его в алюминиевую миску и долго слушал, как затихает звук инструмента.

– Ты всё-таки пришёл, то есть, не преминул прийти? – не оборачиваясь, спросил человек, ещё плотнее запахиваясь в толстый домашний халат, ничуть не похожий ни на больничную, ни на тюремную одежду. Поскольку в комнате больше никого не было, то ждали, вероятно, Никиту.

– Да, – кивнул гость. – Только мы разве знакомы?