Читать книгу "Индиго - Денис Шулепов"

— Твой силуэт преследует меня, как тень… — повторил Валентин за исполнителем из группы «2+2» строчку из песни («Только ты» называлась песня), выключил радио, пожалев, что включал, и сел прямо на пол, поджав к груди колени. Ему не бывало ещё так скверно. Он с мальчишеским нетерпением ждал дня, когда вновь увидит её. Даша дала ему свои телефоны, мобильный и домашний, и Валентин кусал пальцы, чтобы не позвонить в неурочный час. Господи, он в ужаснейшем кошмаре представить не мог, что будет с ума сходить по девчонке! И он наслаждался испытываемым чувством, прислушиваясь к томлению души и боли сердца. Нечто подобное он ощущал после похорон матери, но сравнивать до невозможности несуразно, когда «нечто» возросло во «что-то», а «подобное» предстало «бесподобным». Валентин просил (молил) о познании горечи любви, и Великодушный Бог в очередной раз откликнулся. Амурная боль причиняла сладострастную муку, и Валентин накручивал, обострял и ускорял (понимая каким-то внутренним чутьём, что времени для любви в его жизни не предусмотрено) эмоции в себе, как мазохист, наслаждаясь, наслаждаясь, наслаждаясь. Весь его микрокосм жил страстью, искусственно (и искусно) закрученной в омут

в космическую чёрную дыру

в клоаку

познания Великой Силы Любви и состязания с Великой Силой Смерти.

— Крепка, как смерть, любовь… зато хрупка, как стекло. — Валентин не заметил, как сказал вслух.

Зато заметил одну из золотых рыбин, всплывшую кверху пузом.

56

Из дневника:

Я это чувство ждал давно,

Я ожидал, тая дыханье,

Не веря в то, что суждено

В любви найти мне оправданье

Вешней надежды увяданье

Зимой посеянных зернов.

И я прошу, как покаянье

У ночи тёмной нежных снов,

Не находя тех нужных слов,

Чтоб описать души смятенье,

Услышав сквозь века твой зов,

И вдруг понять в одно мгновенье,

Что ты и есть моя ЛЮБОВЬ!

Не та любовь, что принимал я,

Как веру — зыбкость миражей,

А та ЛЮБОВЬ, где понимал я

Причину жизни виражей.

Я это чувство ждал давно

С глухой тоской и в сердце с недоверьем.

Оно должно мне стать звеном

Единства жизней. И новым продолженьем.

57

Новое тюремное обиталище Кузьма воспринял настороженно.

— Почему меня перевели сюда? — спросил он у надзирателя.

— Таков приказ, — был ответ.

— Чей приказ? — Кузьма тряханул решётку, та аж загудела.

— Не буянь, кузнец! Не твоё то собачье дело. Угомонись подобру!

Куда там угомониться, гадкий червь подозрения вгрызся в сердце влюбленного парня. Не здесь ему должно быть и не в сыром каземате… а рядом с Валюшей, на свободе! Что-то было там, на свободе, чего уразуметь не успел Кузьма, что-то сильно худое…

— Эй, человек, подь сюда, будь добр! — подозвал надзирателя кузнец, сам не ведая, чего хочет.

Надзиратель не артачился, подошёл. Ему было скучно в воскресный день дежурить одному у клетки единственного заключенного (которого, по слухам, должны вроде на днях освободить) в этом крыле тюрьмы. А ещё он был зол на пристава, приказавшего заступить на это дежурство именно его: ну и что, что он приставал на гуляньях к драгоценной дочери пристава, может, люба она ему, хе-хе! С чего старый пердун взял, что они-де не пара? Этой дурнухе князя подавай?!

— Чего тебе? — спросил надзиратель, зевая во всю физиономию.

— Дело у меня к тебе денежное, — полушепотом сказал Кузьма и увидел загоревшиеся сощуренные глазки надзирателя, последний потянулся ухом к решётке. А Кузьма, не раздумывая, хвать того за горло и шмякнул лбом о кованый прут. Глазки надзирателя потухли и скучились у переносицы. Кузьма сорвал кольцо с ключами с пояса надзирателя и для верности повторно жахнул того о решётку. Надзиратель кулем осел у клетки.

Кузьма поочередно всовывал ключи в скважину массивного висячего замка, на пятой попытке ключ провернулся. Слегка дрожащими руками (Кузьма понимал, что попадись он, то расстрела на месте не миновать) он снял замок и открыл клетку. На столе, за которым коротал время надзиратель, тасуя карты, лежали пистолет и розги. Кузьма забрал то и другое. И, готовясь оказать сопротивление, шагнул к выходу.

Он так и не дал клятву Валюше, и он шёл к барину спросить с него за всё.

58

Валентин боялся. У него мелькала в голове даже мысль убийства без дум, без дрожи, без последствий, активировав всю жестокость, какая была в нём. Мысль была мимолетной, но Валентин с огромным трудом удержался, чтобы не ухватиться за спасительную соломинку. Слишком гнилая соломинка в реке взыгравшей любви, притом что река, будучи в представлении Валентина изначально тоненьким ручейком, при благоприятной эмоциональной погоде быстро становилась полноводной и быстротечной, и скоро прогнозировалось вполне осознанное впадение в море чувств… а там не за горами океан. И «соломенная» мысль убийства не способна спасти от желания познания любви . Убив единственную на всей Земле девушку, разбудившую в аморфном юноше влюблённость и, как следствие, любовь, пребывавшую всю жизнь в мертвецкой спячке, Валентин обрекал себя на вечный поиск ответного чувства с тысячью и тысячью девушек, никогда и ни за что не сравнимых с его найденным идеалом. И отдавал себе в этом отчёт. Ему не нужно читать мысли Даши, чтобы определить полнейшую духовную совместимость с ней. Они обнялись тогда, прощаясь (то есть, говоря «до свиданья»!) у кафе, и сердце Валентина растеклось воском, он ощутил небывалую негу

нирвану

от простого объятия. И понял именно в тот момент, что хочет пройти путь любви (так он назвал для себя новый кратковременный (как считал) смысл жизни и существования) от начала и до конца.

Жаль только, что конец из иного понятия логики.

Валентин не представлял, как должно вести себя с девушкой. Поможет ли найти правильное решение первоначальное впечатление их одинаковости и раскованности, не надоедливости и заинтересованности, симпатии и расположенности к продолжению знакомства? Им приятно вместе!

«Господи, дай мне сил и храбрости, помоги преодолеть малодушие!» — взмолился Валентин и, повторяя, как заклинание эти слова, поспешил на встречу с неожиданной

(Скажи, откуда ты взялась, моя нечаянная радость, несвоевременная страсть, горькая, а сладость?)

своей любовью, с Дашей.