Читать книгу "Милые кости - Элис Сиболд"

«Очередной бесполезный подарок от бабушки Линн», — говорила про себя мама.

— Но тебя она хоть как-то называла, — сказала я.

Была пасхальная неделя; она выдалась необычайно теплой. Под ногами оставались только самые неподатливые плашки снега, а на кладбище при церкви, которую посещали Утермайеры, у основания надгробий еще белели снежные холмики, зато местами уже пробивались лютики.

Их церковь была необычной. «Англиканско-католическая», — объяснил папа в машине. Нас с Линдси это ужасно рассмешило. Папа сначала отказывался ехать на эти похороны, но у мамы перед рождением Бакли был такой огромный живот, что она не смогла втиснуться за руль. Вообще говоря, беременность причиняла ей массу неудобств, и мы с Линдси старались не попадаться маме на глаза, чтобы нас не загружали по хозяйству.

Зато ее положение позволяло ей пропустить то, что бередило душу нам с Линдси днями напролет и еще долго снилось мне по ночам: прощание с телом. Ясно было, что мои родители против, но мистер Утемайер сам бросился к нам, когда настало время обходить вокруг гроба.

— Которая из вас Натали? — спросил он.

Мы как в рот воды набрали. Потом я показала пальцем на Линдси.

— Умоляю тебя, подойди проститься, — сказал он.

Он него тянуло духами, более приторными, чем женские, которыми изредка душилась моя мама. Этот запах ударил мне в нос — как оттолкнул, я чуть не заплакала.

— Ты тоже можешь подойти, — обратился он ко мне и протянул руки, чтобы увлечь нас вперед по проходу.

Это была не миссис Утемайер. А что-то другое. Но и миссис Утемайер тоже. Я старалась смотреть только на кольца, поблескивающие у нее на пальцах.

— Мама, — произнес мистер Утемайер, — я привел девочку, которую ты звала Натали.

Как мы с Линдси потом другу другу признались, каждая из нас подозревала, что миссис Утемайер вдруг заговорит, и каждая решила в таком случае схватить сестру за руку и бежать оттуда сломя голову.

За пару мучительных секунд прощание было окончено, и нас отпустили к папе с мамой.

Впервые заметив миссис Бетель Утемайер на небесах, я не особенно удивилась; не стала для меня потрясением и другая встреча, когда она гуляла за руку с маленькой белокурой девочкой, которую представила мне как свою дочку Натали.

Наутро перед моей панихидой Линдси вышла из спальни в самую последнюю минуту. С остатками косметики она не хотела попадаться маме на глаза и умылась. Еще она убедила себя, что вполне можно взять какое-нибудь платье из моего шкафа. И что я не против.

Но подсматривать за ней было неловко.

Она отворила дверь ко мне в комнату, как в склеп, который, впрочем, в феврале уже не был тайной за семью печатями, хотя домашние — и мама, и папа, и Бакли, и сама Линдси — не признавались, что туда входили, и уж тем более помалкивали, если кое-что оттуда брали и не собирались возвращать. Как слепцы, они не замечали оставленных другими следов. Если в комнате обнаруживался какой-то беспорядок, доставалось за это Холидею, хотя в большинстве случаев пес был явно ни при чем.

Линдси хотела, чтобы Сэмюел увидел ее красивой. Раздвинув створки моего стенного шкафа, она обвела глазами кое-как сваленные вещи. Я никогда не отличалась особой аккуратностью; если мама требовала навести порядок, мне проще было собрать в охапку все, что разбросано на кровати или на полу, и запихнуть это в шкаф.

Когда мне покупали какие-нибудь обновки, Линдси мечтала немедленно их заполучить, но вынуждена была донашивать за мной.

— Ничего себе, — шепнула она в темноту моего стенного шкафа. Ей было и стыдно, и радостно оттого, что все это богатство теперь достанется ей.

— Ау! Тут-тук, — раздался голос бабушки Линн. Линдси отпрянула.

— Извини за вторжение, дорогуша, — сказала бабушка. — Мне послышалось, ты сюда заходила.

Бабушка нарядилась в платье, про которое мама бы сказала: «в стиле Жаклин Кеннеди». Моя мама не могла взять в толк, почему ее родная мать совершенно не раздается в бедрах: наденет платье прямого покроя — и оно сидит на ней как влитое, даром что ей шестьдесят два года.

— Что ты хотела? — спросила Линдси.

— Молнию не могу застегнуть. — Бабушка Линн повернулась спиной, и Линдси увидела то, чего никогда не видела у нашей мамы: черную «грацию».

Стараясь не касаться ничего, кроме металлического язычка, Линдси застегнула молнию.

— Там еще крючок с петелькой, — подсказала бабушка Линн. — Справишься?

Вокруг бабушкиной шеи витали ароматы пудры и «шанели» номер пять.

— Вот для таких целей и нужен мужчина — чтобы самой не корячиться.

Ростом Линдси уже догнала бабушку и продолжала тянуться вверх. Когда она взялась одной рукой за крючок, а другой — за петельку, у нее перед глазами оказались тонкие высветленные завитки. А по шее и по спине сбегал вниз седой пушок. Застегнув платье, Линдси не двинулась с места.

— Я уже не помню, как она выглядела.

— Что? — обернулась бабушка Линн.

— Забыла, — повторила Линдси. — Понимаешь, не могу вспомнить, какая у нее была шея — может, я и не смотрела?

— Солнышко мое, — сказала бабушка Линн, — иди ко мне. — Она раскрыла объятия, но Линдси, повернувшись спиной, уставилась в стенной шкаф.

— Мне нужно хорошо выглядеть.

— Ты выглядишь прелестно, — объявила бабушка Линн.

У Линдси перехватило дыхание. Что-что, а пустые комплименты бабушка Линн раздавать не любила. Ее похвалы, всегда неожиданные, были на вес золота.

— Сейчас мы тебе найдем что-нибудь подходящее.

Она приблизилась к шкафу. В выборе одежды бабушке Линн не было равных. Когда ее редкие визиты совпадали с началом учебного года, она вела нас с сестрой в магазин. Мы с восхищением следили за ее проворными пальцами, которые бегали по вешалкам, как по клавишам. Вдруг, замешкавшись на какую-то долю секунды, она вытаскивала платье или блузку. Ну, как? — спрашивала она. И каждый раз наводка оказывалась идеальной.

Сейчас она перебирала мои разрозненные вещи, выдергивала одну за другой и прикидывала на фигуру Линдси, ни на минуту не умолкая:

— Твоя мать в ужасном состоянии, Линдси. Никогда ее такой не видела.

— Бабушка!

— Тихо, не сбивай меня.

Она выхватила мое любимое платье, которое я надевала только в церковь. Из тонкой черной шерсти, с круглым отложным воротничком. Мне еще нравилось, что у него просторная, длинная юбка: во время службы можно было сидеть нога на ногу, и оборки ниспадали почти до пола.

— Откуда у нее эта хламида? — спросила бабушка. — Отец твой тоже хорош: сам себя гложет.

— Кто этот сосед, про которого ты спрашивала маму?

Бабушка обмерла: