Читать книгу "Особые поручения: Пиковый валет - Борис Акунин"

– И полиция ему нипочем?

Оборванец сплюнул:

– Какая полиция! Он к самому губернатору,Долгорукому князю, в хоромы шастает. А как же, Еропкин нынче генерал! КогдаХрам-то строили, кинул с барышей миллион, так ему за то от царя лента созвездой и должность по богоугодному обчеству. Был Самсошка-кровосос, а стал«превосходительство». Это вор-то, кат, убивец!

– Ну, убивец-то, я чай, навряд ли, –усомнился Момус.

– Навряд?! – впервые глянул насобеседника пропойца. – Сам-то Самсон Харитоныч, конечное дело, ручексвоих не кровянит. А Кузьму немого ты видал? Что с кнутом-то? Это ж не человек,а зверюга, пес цепной. Он не то что душу погубить, живьем на кусочки изорватьможет. И рвал, были случаи! Я те, парень, про ихние дела такого порассказатьмогу!

– А пойдем, расскажешь. Посидим, винатебе налью, – пригласил Момус, потому что спешить было особенно некуда, ачеловечек, по всему видно, попался любопытный. От таких много чего полезногоузнать можно. – Щас вот только мальчонке моему дам двугривенный накарусель.

* * *

Сели в трактире. Момус спросил чаю сбаранками, пьющему человеку взял полштофа можжевеловой и соленого леща.

Рассказчик медленно, с достоинством, выпил,пососал рыбий хвост. Начал издалека:

– Ты вот Москвы не знаешь и про баниСандуновские, поди, не слыхивал?

– Отчего же, бани известные, –ответил Момус, подливая.

– То-то, что известные. Я там, вгосподском отделении, самый первый человек был. Егора Тишкина всякий знал. Икровь отворить, и мозолю срезать, и побрить первостатейно, все мог. А знатнеевсего по теломятному делу гремел. Руки у меня были умные. Так по жилкам кровьразгонял, так косточки разминал, что у меня графья да генералы будто котятамурлыкали. Мог и от хворей разных пользовать – отварами, декохтами всякими.Иной месяц до полутораста целковых выколачивал! Дом имел, сад. Вдова одна комне похаживала, из духовного звания.

Егор Тишкин выпил вторую уже без церемоний,залпом, и занюхивать не стал.

– Еропкин, гнида, меня отличал. ЗавсегдаТишкина требовал. Я и домой к нему скольки разов зван был. Считай, свой человеку него сделался. И брил его харю бугристую, и жировики сводил, и от немочимужской лечил. А кто его, пузыря, от почечуя спасал?! Кто ему грыжу вправлял?!Эх, золотые пальцы были у Егора Тишкина. А ныне нищ, гол и бездомен. И всечерез него, через Еропкина! Ты вот что, паря, возьми мне еще вина. Душа огнемгорит.

Малость успокоившись, бывший банный мастерпродолжил:

– Суеверный он, Еропкин. Хуже бабкидеревенской. Во все приметы верит – и в черного кота, и в петуший крик, и вмолодой месяц. А надо тебе сказать, мил человек, что была у Самсон Харитонычапосередь бороды, ровнехонько в ямочке, чудная бородавка. Вся черная, и трирыжих волоска из ей растут. Очень он ее холил, говорил, что это его знакособенный. Нарочно на щеках волоса отращивал, а подбородок пробривал, чтоббородавку виднее было. Вот этого-то знака я его и лишил… В тот день не в себе ябыл – вечор выпил много. Редко себе позволял, только по праздникам, а тутматушка преставилась, ну и поутешался, как положено. В общем, дрогнула рука, абритва острая, дамасской стали. Срезал Еропкину бородавку к чертовой бабушке.Что кровищи-то, а крику! «Ты фортуну мою погубил, бес криворукий!» И давайСамсон Харитоныч рыдать, и давай обратно ее прилеплять, а она не держится,отпадает. Озверел совсем Еропкин, кликнул Кузьму. Тот сначала кнутом своим меняотходил, а Еропкину мало. Руки, грит, тебе оторвать, пальцы твои корявыепоотрывать. Кузьма меня за правую руку хвать, в щель дверную просунул, да какзахлопнет дверь-то! Только хрустнуло…Я кричу: «Отец, не погуби, без куска хлебаоставляешь, хоть левую пожалей». Куда там, сгубил мне и левую…

Пьяница махнул рукой, и Момус только теперьобратил внимание на его пальцы: неестественно растопыренные, негнущиеся.

Момус подлил бедняге еще, потрепал по плечу:

– Изрядная фигура этот Еропкин, –протянул он, вспоминая пухлую физиономию благотворителя. Очень уж не любилэтаких. Если б из Москвы не уезжать, можно было бы поучить скотинууму-разуму. – И что, много денег ему кабаки да ночлежки дают?

– Да почитай тыщ по триста вмесяц, – ответил Егор Тишкин, сердито утирая слезы.

– Ну уж. Это ты, брат, загнул.

Банщик вскинулся:

– Да мне ль не знать! Я ж те говорю, я уего в доме свой человек был. Кажный божий день евоный Кузьма ходит и в«Каторгу», и в «Сибирь», и в «Пересыльный», и в прочие питейные заведения, гдеЕропкин хозяином. В день тыщ до пяти собирает. По субботам ему из ночлежекприносят. В одной только «Скворешне» четыре ста семей проживают. А с девокгулящих навар? А слам, товар краденый? Самсон Харитоныч все деньги в простойрогожный мешок складает и под кроватью у себя держит. Обычай у него такой.Когда-то с энтим мешком в Москву лапотником пришел, вроде как ему через мешокрогожный богатство досталось. Одно слово – будто бабка старая, в любую дурьверует. Первого числа кажного месяца он барыши с-под кровати достает и в банкотвозит. Едет с грязным мешком в карете четверкой, важный такой, довольный.Самый энто главный евоный день. Деньжонки-то тайные, от беззаконных дел, так унего последний день счетоводы ученые сидят, на всю кумплекцию бумажкиподдельные стряпают. Когда триста тыщ в банк свезет, а когда и больше – это ужсколько дней в месяце.

– Такие деньжищи в дому держит, и неграбили его? – удивился Момус, слушавший все с большим вниманием.

– Поди-ка, ограбь. Дом за стенойкаменной, кобели по двору бегают, мужики дворовые, да еще Кузьма этот. У Кузьмыкнут страшней левольверта – он на спор мыша бегущего пополам перерубает. Из«деловых» к Еропкину никто не сунется. Себе дороже. Раз, уж лет пять тому, одинзалетный попробовал. Потом на живодерне нашли, Кузьма ему кнутом всю кожу полоскутку снял. Вчистую. И молчок, ни гу-гу. Еропкин, почитай, всю полициюкормит. Денег-то у него немерено. Только не будет ему, ироду, от богатствапроку, сгинет от каменной лихоманки. Почечник у него, а без Тишкина пользоватьего некому. Дохтора, разве они камень растворить умеют? Приходили тут ко мне отСамсон Харитоныча. Иди, говорили, Егорушка, прощает. И денег даст, тольковернись, попользуй. Не пошел! Он-то прощает, да от меня ему прощения нет!

– И что, часто он убогим милостынюраздает? – спросил Момус, чувствуя, как кровь начинает азартно разгонятьсяпо жилам.

В трактир заглянула соскучившаяся Мими, и онподал ей знак: не суйся, тут дело.

Тишкин положил смурную голову на руку –неверный локоть пополз по грязной скатерти.