Читать книгу "Иду на "ты" - Дмитрий Романтовский"

Как уже было замечено, неистовая тройка удобно расположилась под раскидистой березой, усевшись на скамейках вокруг крепкого стола.

Побратимы прихватили для Алеши из столовой туесок с горячей кашей, термос с чаем и пучок шампуров шашлыка: по причине хронического гастрита Попович всухомятку питался исключительно в командировках.

– Благодать,– отодвинул пустую миску Алеша и, выбрав шампур посолиднее, протянул товарищам остальные.– Так о чем это мы?

– Сам жри,– добродушно отказался Илья, сидевший по случаю тридцатиградусной жары, как и Добрыня, в одних коротких шортах-портах и невозмутимо попивавший квасок.– Темное это дело с Левой, да и не нашего ума. Начальству виднее.

– Не понял! – Догрызая последний кусочек мяса, Алеша развернулся и лихим кистевым броском вогнал шампур метров с десяти в деревянный щит с мишенью.– Нашего товарища невесть за что в темницу, а мы молчать должны! Слышь, Добрынь, что он гуторит? В непротивленцы потянуло?

Справедливости ради заметим, что причины возмущения Алеши были значительно глубже, нежели те, которые он только что озвучил. Дежурил он сегодня вне очереди, отбывая вполне справедливое наказание за недельной давности самоволку в Лукоморье. И теперь, в отличие от свободных от службы приятелей, собиравшихся на рыбалку, вынужден был торчать на солнцепеке в одних только шортах, но при оружии, которое, впрочем, заступив на пост, он немедленно снял.

Добавим, что рыбалить Илья с Добрыней собирались тут же на косе, в двух шагах от заставы, и Алеше никто не мешал к ним присоединиться: интуристы в Лукоморье прибывали и отбывали только по четвергам, а на дворе стоял канун вторника. Но неприятие малейшей несвободы, присущее вольному воину эпохи Владимира Красно Солнышко, да еще и избалованному поповскому сыну, портило нрав Алеши уже с вечера вчерашнего дня.

– Заткнись, дурилка ты берестяная,– лениво посоветовал Добрыня Алексею.– Сказано – арест за превышение служебных полномочий и периодическую грубость, значит, так оно и есть.

– Ну-ну,– невнятно ворчал Алеша, методично перемалывая безукоризненными и никогда не знавшими «Пепсидента» зубами шашлык со второго шампура.– Попомните мое слово: они с Левы три шкуры сдерут и недублеными на стену в столовой повесят. А потом и за нас примутся.

– Кто это там? – вглядываясь в сторону расположения отряда, поинтересовался, прикрывая глаза от солнца ладонью, Добрыня.

– Где? – обернулся Алеша, попутно вгоняя в мишень второй шампур и протягивая руку за последним.

– На спортплощадке.

Илья, отставив квас, довольно потянулся и усмехнулся в усы:

– А то Николай Петруху на турникете парит.

– На турнике, невежа,– высокомерно поправил Илью образованный Попович, утирая полотняной салфеткой губы.

– Нехай на турнике,– лениво согласился Муромец.– Только Петрухе это без разницы. Он, бедолага, у Владимирова вчера просился на дот какой-нибудь прыгнуть. Чтоб, говорит, и для пользы дела, и не мучиться – все разом.

– Что такое дот? – спросил Добрыня Алешу.

– Погреб летний во дворе,– неуверенно поразмыслил Алеша.– С бойницей. Из бетона.

– Вона! – удивленно вскинул выцветшие брови Илья.– А у Петрухи-то губа не дура! В погребе-то небось не так жарко, не сопреешь. Ты пожрал, Лешенька?

– Ну? – вопросительно глянул на Илью Попович.

– Не запрягал, касатик. Иди себе к шлагбауму, проверь, не облупилась ли краска?

Алеша скрипнул зубами, нарочито шумно поднялся, не оборачиваясь, метнул в мишень через плечо последний шампур, подобрал меч и, демонстративно волоча его по земле, потащился к шлагбауму. Спорить с начальником заставы он не стал, потому как оставаться дежурным еще на сутки богатырю не хотелось.

– Дедуешь, Тимофеич? – понимающе улыбнулся Добрыня.

– Это ему токмо на пользу. Разомнется. Ишь, брюшко отъел. А заставу-то ему когда-нибудь принимать.

– А пошто не мне? – равнодушно удивился Добрыня.

– Имя у тебя неподходящее,– щелкнул языком Илья.– С таким именем тебе одна карьера – у Дурова. Или у Малюты.

Добрыня хохотнул, но тут же примолк: к скамейке строевым шагом с мечом наперевес приближался Алеша.

– Разрешите доложить, товарищ начальник заставы?

– Докладай уж, востроглазый, что углядел…

– На шлагбауме требуется перекраска черных полосок.

– Почему не белых? – всерьез изумился Илья, едва не подавившись квасом.

– Белый цвет отражает, черный поглощает, товарищ старший богатырь,– громко отрапортовал Попович.– А потому и изнашивается быстрее.

– Во как! – удовлетворенно и уважительно кивнул Муромец Добрыне.– Учиться надо нам, Никитич. Учиться, учиться и учиться.

Добрыня вяло кивнул, а Илья между тем продолжал поучать стоявшего навытяжку Алешу:

– Вот ты, Лешенька, думаешь, что я совсем спятил. Гоняю тебя почем зря, тереблю попусту. И того ты, милок, не знаешь, что Баранов, заммордух наш единственный, ровнехонько в десять утра на балкон свой выходит и в трубочку поднадзорную заставку мою единственную на вшивость проверяет. Ежели дежурный у шлагбаума околачивается, стало быть, все в порядке, блюдет Муромец дисциплину воинску. А вот ежели о тот час не видать ему Красной армии день, другой и третий, то мне выговор устный. И не выговор мне, побратимушка, в тягость, а морда заммордуха нашего, когда он, крохобор, меня уму-разуму учит. А теперь определи мне время по солнышку, родной.

– Десять ноль пять,– бодро отчитался Алеша.

– Понятно ли, молодец?

Алексей глубокомысленно кивнул и безукоризненно отсалютовал Илье мечом в римско-испанском стиле с элементами фехтовальной школы дружественных янычаров.

– Ну а раз понятно, двигай в дежурку. Там за шкафчиком, ну ты знаешь где… Жбанчик там имеется, если Нестеров его не нашел. Бери три кружки, помидорчиков – и назад.

Илья, явно вдохновленный своей непривычно длинной речью, отодвинулся на скамейке в тень березы и довольно вздохнул. Алеша понимающе хмыкнул, воткнул меч в траву под дерево и ушел на заставу.

Дверь за ним захлопнулась, и тотчас из открытого окна раздалась трель звонящего телефона.

– Илья! – спустя десять секунд заорал Попович, высунувшись на улицу.– Скуратов звонил, тебя к себе требует.

Добрыня вопросительно поднял на Илью свои голубые глаза, которые на глазах же приобрели оттенок дамасской стали.

– Не нравится мне это, Илюш,– твердо заявил он вяло засобиравшемуся Муромцу.– Может, прав Лешка-то? Никак укрепление дисциплины очередное намечается.

– Не робей, братва. Отобьемся! – донеслось с крыльца, на котором появился Попович в кольчуге на голое тело и явно не в своих сапогах. Чувствовалось, что, отыскав жбанчик, он успел основательно к нему приложиться.