Читать книгу "Проклятие мумии, или Камень Семи Звезд - Брэм Стокер"

— Да, — сказал я, — это наверняка предназначалось для великана.

— Или для великанши! — добавила Маргарет.

Этот саркофаг стоял рядом с одним из окон. У него была особенность, которая отличала его от всех остальных саркофагов в доме. Все они (из какого бы материала ни были изготовлены: из гранита, порфира, железной руды, базальта, сланца или дерева) имели довольно примитивную форму внутри. У некоторых внутренние стенки были полностью или частично покрыты иероглифами, у некоторых нет. Но у всех до единого на внутренней поверхности не было никаких выступов и даже неровностей. Их можно было бы использовать как ванны, и действительно, они чем-то напоминали мраморные и каменные римские ванны, которые мне доводилось видеть. Но у этого внутри имелось возвышение, по контуру напоминающее человеческий силуэт. Я спросил Маргарет, может ли она это как-то объяснить, на что она ответила:

— Отец всегда отказывался говорить об этом. У меня это сразу же вызвало любопытство, но когда я спросила его, он сказал: «Когда-нибудь, девочка моя, я тебе все расскажу… если доживу! Но не сейчас! Его история еще не получила того завершения, на которое я рассчитываю. Когда-нибудь, возможно, скоро, все прояснится, и тогда мы снова поговорим об этом. И поверь, это будет необыкновенно интересный разговор, от первого слова до последнего!» Потом однажды я спросила его, но как-то слишком несерьезно, наверное: «Отец, а история того саркофага уже закончена?» Он покачал головой и пристально посмотрел на меня: «Пока еще нет, девочка моя, но когда-нибудь это произойдет. Если только я до этого момента доживу! Если только доживу!» То, что он постоянно повторял эту фразу, сильно меня напугало, и я больше ни разу не рискнула спрашивать его об этом.

Ее слова растревожили меня. Не могу сказать, как и почему, но будто где-то вдалеке забрезжил луч надежды. Бывают такие моменты, думал я, когда разум сам принимает нечто услышанное за правду, хотя суть услышанной мысли или связь между мыслями, если их несколько, остаются непознанными. До сих пор все, что было связано с мистером Трелони и тем несчастьем, которое постигло его, было окутано таким густым туманом, что любая мелочь, способная пролить свет или дать хотя бы малейший намек на прояснение ситуации, принесла бы нам несказанное облегчение. Теперь у нас появилось два ключа к решению загадки. Первое: мистер Трелони связывал с этим конкретным предметом опасность для своей жизни. Второе: он чего-то ждал или надеялся на что-то, о чем до полной развязки не рассказывал даже собственной дочери. Кроме того, нельзя было забывать, что этот саркофаг значительно отличался от остальных. Для чего нужно это странное возвышение внутри? Я ничего не сказал мисс Трелони, так как побоялся, что мои расспросы могут либо испугать ее, либо поселить в ней пока еще необоснованные надежды, но про себя я решил как можно скорее продолжить свои исследования.

Рядом с саркофагом стоял низкий столик из зеленого камня с красными прожилками, как у гелиотропа. Его ножки были выполнены в виде лап шакала, и каждую из них обвивала змея, искусно отлитая в натуральную величину из чистого золота. На столике стоял удивительной формы прекрасный каменный сундучок, или шкатулка. Больше всего по форме это напоминало маленький гроб, только его длинные стороны не обрывались там, где был переход на торец, а продолжались до конца, образуя неправильный семигранник. У него было две плоскости на каждой из сторон, один торец, верхняя сторона и нижняя. Камня, из единого куска которого эта вещь была изготовлена, раньше мне видеть не доводилось. Ближе к основанию он был ярко-зеленым, как изумруд, но без характерного блеска, разумеется. Камень никак нельзя было назвать холодным, ни по цвету, ни по фактуре, он был чрезвычайно твердым и красивым. Поверхность его была гладкой, как у обработанного драгоценного камня. К верху цвет становился светлее, причем переход от темного оттенка к более светлому был практически незаметен. Зеленый цвет превращался в красивый оттенок желтого, как цвет китайского фарфора. Это не было похоже ни на что, виденное мною раньше, ни на один известный мне камень, драгоценный или обычный. Я посчитал, что это обломок каменной породы или редкостный кусок самоцвета, искусно отполированный со всех сторон, кроме нескольких мест, и украшен прекрасными иероглифами того же сине-зеленого цвета, что и изображения на саркофаге. В длину он был примерно два с половиной фута, в ширину — где-то половина этого, высота составляла почти фут. Места, не украшенные иероглифами, были неравномерно распределены от широкой части к острой. В этих местах камень был не таким матовым. Я попытался приподнять крышку, чтобы выяснить, не пропускали ли эти пятна свет, но она оказалась закрепленной. Крышка и основа были так идеально подогнаны, что казалось, будто весь ларец изготовлен из одного куска камня, внутри которого непонятным образом сделана полость. На боках и торцах виднелись необычные выпуклости, обработанные так же мастерски, как и любой другой участок поверхности этого ларца, который являл собой пример высочайшего мастерства в искусстве обработки камня. На них были странные отверстия или полости, причем все неповторимой формы. Они также были покрыты иероглифическими изображениями, искусно вырезанными и заполненными тем же сине-зеленым веществом.

С другой стороны большого саркофага стоял еще один алебастровый столик, тоже весь покрытый символическими изображениями богов и знаков зодиака. На нем находилась квадратная коробочка со сторонами примерно фут в длину, которая была сделана из пластин горного хрусталя, вставленных в каркас из красного золота, и украшена прекрасными иероглифическими изображениями, покрытыми краской того же оттенка, что на саркофаге и ларце. Коробочка выглядела вполне современно.

Но если сама коробочка представляла собой произведение современного искусства, этого нельзя было сказать о ее содержимом. Внутри на золотистой подушечке, гладкой, как шелк, и блестящей, как старинное золото, покоилась мумифицированная кисть руки, сохранившаяся поразительно хорошо. Это была женская кисть красивой удлиненной формы с тонкими и длинными пальцами, сохранившаяся почти в таком же состоянии, в каком тысячи лет назад легла на стол бальзамировщика. Бальзамирование не лишило ее красоты. Даже изящное запястье, лежащее на подушечке, кажется, совсем не потеряло гибкости. Насыщенно-кремовый цвет кожи напоминал цвет старой слоновой кости. Смуглость кожи подразумевала длительное воздействие жары, но под покровом тени, в защите от прямого воздействия солнца. Самым поразительным в этой руке было то, что она имела семь пальцев: два средних и два указательных. Верхний край запястья был неровным, как будто оно было отломано, на нем виднелось красно-коричневое пятно. Рядом с рукой на отдельной подушечке лежал маленький скарабей, искусно вырезанный из изумруда.

— Это еще одна загадка отца. Когда я его спросила, что это, он ответил, что это, пожалуй, вторая по ценности вещь из его коллекции. Когда я поинтересовалась, какая же первая, он отказался отвечать и вообще запретил мне задавать вопросы на эту тему. «Со временем, — сказал он, — я сам тебе все расскажу… Если доживу!»

Снова эта фраза «Если доживу!». Похоже на то, что три вещи — саркофаг, шкатулка и рука — составляли некое загадочное единство.