Читать книгу "Плод воображения - Андрей Дашков"

— Он был в куртке с поднятым капюшоном. Среднего роста, бородатый…

— Насколько я понимаю, не твой?

— Если бы мой, меня бы здесь не было.

«Это верно, — подумала Лада. — Если только ты и его не придумала. Ладно, хватит дурочку валять».

— Я пошла, — сказала она, подхватывая сумку, которая оказалась для нее чересчур тяжелой. В голову ударило чернильное облако, и Лада с трудом сохранила равновесие. А Парахода-то поблизости не было…

Елизавету, похоже, ее намерение поставило в тупик.

— Как пошла?

— Так пошла. Ножками.

— А мне что делать?

— Выполнять приказ. Хотя мне почему-то кажется, что с этим у тебя возникнут проблемы.

Уходя, она не оглянулась, иначе увидела бы, что во взгляде, которым провожала ее Елизавета, не осталось ничего от вчерашнего благоговения.

31. Параход идет по следу

Он слегка погрешил против истины, когда сослался на то, что у него, дескать, «другое задание». На самом деле он не получил еще ни одного приказа от своего «хозяина». Слово «хозяин» ему не нравилось, особенно применительно к юной светловолосой девушке, неуловимо похожей внешне на его первую «взрослую» любовь, поэтому про себя он по старой привычке называл ее чувихой. Внутри нее он углядел еще не преодоленную наивность растущего существа — чего бы она ни понаписала в своей книжонке. Параход по собственному опыту знал: пока в тебе ничто не умерло, даже самая черная меланхолия — всего лишь поза.

В отличие от чувихи, в женщине с серыми глазами, которую смерть уже пометила знаком первой очереди, не осталось почти ничего от обычного женского притворства и еще меньше от тщеславия. С ней было легко, как с животным, но не поэтому он облегчил ее страдания (что, кстати, ему недешево обошлось). Это действительно была сделка — вот тут он не покривил душой.

Оказавшись рядом с ней и дав ей напиться воды из своих рук, он увидел короткий фильм о ее будущем, состоявший, правда, из обрывков и остро нуждавшийся в перемонтаже, а местами и в цензуре. Его видения множились в полном соответствии с непрерывным дроблением вероятностей. В одном из этих видений она умирала, в другом — спасала ему жизнь.

С привязкой по времени Параход испытывал трудности, поскольку в его мозгу прекрасно уживались параллельные варианты. Он словно видел древо событий целиком, хотя понять, какая из ветвей отрастет раньше, было почти невозможно. Но он мог, по крайней мере, действовать, исходя из собственных приоритетов. Что же касается его обреченной партнерши, между крайними вариантами ее судьбы имелось бессчетное количество промежуточных — и все они были для нее более или менее мучительными.

* * *

Он стоял на месте смерти Бульдога.

Что-то здесь было не так. В конце концов любая точка на земной поверхности рано или поздно становилась местом чьей-либо гибели, но обычно эти смерти укладывались в общий контекст, являлись сливающимися в более или менее равномерный фон частями одной и той же извечной картины: либо пищевая цепочка, либо старость и мирное угасание (вроде усыхания деревьев), либо что-нибудь «человеческое, слишком человеческое» — ненависть, бессмыслица, жадность, безумие, ревность, месть… и почти всегда — боль, глухая или яростная.

В этом месте не было боли. Он ощущал только холодную, непроницаемую, чуждую силу — и вдобавок испытывал чувство, подобное досаде от неудачных попыток проникнуть сквозь отполированную металлическую поверхность. Хоть башку расшиби — увидишь только свое отражение и, может быть, собственную кровь…

Такое с ним случалось всего дважды. Первый раз — в детстве, едва он начал осознавать свой дар (или свое проклятие) и обнаружил, что видит то, что остается для других либо несусветной чушью, либо тайной, либо чем-то таким, о чем не говорят в приличном обществе. Тогда он еще не знал, что такое «приличное» общество, вернее, не умел отличать его от неприличного, и потому жестоко поплатился за слишком длинный язык. С тех пор Параход значительно поумнел, однако особой разницы между человеческими особями, сбивавшимися в более или менее устойчивые группировки, по-прежнему не усматривал, несмотря на декларируемые ими критерии отбора и принципы существования. Различия исчерпывались чисто внешними проявлениями или наведением лоска, который мог обмануть или ослепить только людей, чье стремление к стадности имело силу инстинкта самосохранения, а зачастую его и подменяло.

Второй раз, когда Параходу довелось столкнуться с непостижимой силой, был сравнительно недавно. И тогда он испытывал абсолютно те же ощущения, что и сейчас, — они врезались ему в память, словно тепловыделяющие элементы реактора, которые поддерживают тлеющую реакцию в атомном котле. Вряд ли это было простым совпадением.

Стоило Параходу задуматься о скрытых мотивах своего участия в проекте, и ему сделалось не по себе. Так ли уж он стремился произвести революцию в массовом сознании? Ведь он был абсолютно уверен в том, что всякая революция сначала пожирает чужих детей, а потом принимается за собственных. Значит, истинная цель была другая, только он ничего не знал о ней. Это лишало его точки опоры, превращало в трясину и без того зыбкую почву, на которой он пытался удержаться в мире, давно забросившем в дальний угол идеалы всеобщей любви. Мысль о том, что он может оказаться всего лишь марионеткой в чужих руках, была непереносима. Возможно, именно эта непереносимость теперь толкала его на поиски причин необъяснимой смерти.

* * *

Он двинулся по невидимому следу, оставленному мертвецом. След-то был, а картинка, хоть убей, не возникала. Не помог даже астральный косяк, который Параход «потянул» для обострения чувств. Чувства в самом деле обострились: он услышал шорохи насекомых в траве и гул самолета, пролетавшего на многокилометровой высоте, увидел радугу там, где до этого различал только остатки утреннего тумана, унюхал собачий дух, которым несло из переулка, — но, к сожалению, не сумел восстановить цепочку интересовавших его недавних событий.

Создавалось впечатление, что кто-то изрядно купировал хронику происшествия. В результате осталась «запись» о смерти и личности мертвеца, однако вся информация об убийце и способе убийства была стерта. Или не записывалась вообще. Параход допускал, что и такое возможно, хотя прежде ему не доводилось сталкиваться ни с чем подобным. Кошмар развеивается — только жертвы не просыпаются. Это означало владение высшим пилотажем, до которого самому Параходу было как пешком до Луны. Складывалась не слишком благоприятная для него ситуация, но он и не рассчитывал здесь хорошо отдохнуть.

След уводил через частный сектор в сторону окраины. О том, что там находится, Параход начал догадываться задолго до того, как увидел ограды, кресты и скорбящих ангелов. Некротический шлейф Бульдога порой ослабевал настолько, что становился неразличимым; вдобавок на подходах к кладбищу усилился фон от других, менее свежих мертвецов. Параход едва не потерял «своего» в этом загробном хоре и лишь ценой невероятного напряжения схватился за ускользающую путеводную нить толщиной с паутину.