Читать книгу "Человек видимый - Чак Клостерман"

Чем больше я размышлял — а я потратил на осмысление этой проблемы много лет, — тем больше приходил к выводу, что главная цель, которую должна поставить перед собой наука, — это определить, что такое сознание, что такое реальность. Я знаю, что злоупотребляю этим словом, но единственное, что меня по-настоящему интересует, — это реальность. Со временем я понял, что потому и изучал в свое время социологию, журналистику, математику, музыку и другие дисциплины, что надеялся внести порядок в хаос. Эта идея целиком меня поглотила. Задача казалась мне неразрешимой. Ибо в процессе опытов, исследований и бесед неизбежно создавалась новая, фальшивая реальность. То есть сам процесс двустороннего общения препятствовал достижению моей цели. Понятно, я не первый, кто это понял, мы с вами говорили об этом раньше, задолго до того, как вы лучше узнали меня. Сейчас это уже понятно всем и каждому. Но только когда я начал работать в Чеминейде и осознал, что мы делаем и каким может быть конечный результат, я впервые узрел новую возможность. Я увидел способ изменить назначение науки. Благодаря этому изобретению у меня появилась возможность приблизиться к пониманию реальности. Так, чтобы она стала и моей отправной точкой, и конечным пунктом.

Помните, я рассказывал вам о Свенсоне? О парнишке из моей школы? Который любил слушать Rush? Когда я следил за ним через окно, я впервые увидел человека реальным, настоящим. Единственный способ увидеть истинную сущность человека — это наблюдать за ним, когда он находится один и так, чтобы он не подозревал о присутствии постороннего. Лишь тогда обеспечивается полная чистота опыта, лишь тогда в него не вмешивается никакой процесс. Вот это я и сделал свой жизненной задачей: я создал костюм, который позволял мне видеть невидимую посторонним жизнь человека, ибо только она и является настоящей, подлинной. Очевидно, вы хотите спросить, что я надеялся увидеть. Мой ответ — я ничего не ожидал. Да и не мог ничего ожидать, потому что формирование ожиданий — это сам по себе отдельный процесс. Повторю для полной ясности: само по себе формирование каких-то ожиданий является процессом. Если я ожидаю чего-то конкретного, мое восприятие людей во время наблюдения утрачивает бесстрастность, становится предвзятым. Так что если вы считаете, что, находясь у Валери и наблюдая за ней, я не обнаружил ничего «важного»… Что ж, на это мне нечего возразить. Просто вы не созданы для того, чем я занимаюсь. Из вас вышел бы плохой ученый. Вы не смогли бы увидеть реальность. Вам это не дано.

Сейчас, когда я набираю в компьютере этот текст, доводы Игрека кажутся мне сомнительными. Но тогда все было иначе. Как ни странно, но каждый раз, когда Игрек пренебрежительно отзывался о моих умственных способностях, я верила ему еще больше. Вместо того чтобы спорить с ним, возражать, я соглашалась с его аргументами. Вместо того чтобы потребовать более подробного объяснения, я говорила, что мне все понятно, и меняла тему разговора. Так, например, я спросила, как он может объяснить свое решение напичкать Валери возбуждающими средствами, а по сути, наркотиками, если он в принципе против того, чтобы какой-либо «процесс» влиял на его восприятие реальности. Разве насильственное введение наркотиков не является процессом? И вот что он мне ответил.

— Послушайте, — сказал он. — Вот я нахожусь у вас в кабинете. Правильно? И рассказываю вам о том, что я делал. Неужели вы думаете, что я не считаю ошибкой введение в курительную смесь Валери кокаина и других стимулянтов? Разумеется, я это понимаю. Мне не нужно было это делать, во всяком случае, не в таком количестве, не за один раз. Валери не готова была изменить свою жизнь. Она хотела быть несчастной, но как можно помочь женщине, которая отказывается помочь себе?! Я не говорю, что она сама виновата в том, что с ней случилось, но отчасти в этом была и ее вина. Все мы отчасти несем за нее ответственность. Так чего вы допытываетесь? Надеетесь понять, что я пытался узнать? В таком случае у нас ничего не получится. Это вам не социальная служба. Мой случай очень сложный, как я говорил, исключительный. Я — первый и последний человек, который когда-либо пытался вот так, скрытно, изучать людей. Вы не способны понять меня. Не берите на себя то, что вам не под силу. Вы осуждаете мои поступки? Если да, то забудьте об этом. Не для того я здесь нахожусь. Я пришел к вам затем, чтобы вы помогли мне справиться с чувством вины, которого я не заслуживаю. Я пытаюсь понять, почему мои поступки заставляют меня страдать, хотя умом-то я понимаю, что не совершил ничего дурного, предосудительного. Почему каждый наш разговор вы превращаете в научный диспут о том, чего вы не понимаете? Когда мы поговорим о том, чего не понимаю я? Слышите, я!

И опять я просила у него прощения.

Это глупо, но я извинилась. Я не хотела его терять. Я сказала Игреку, что он прав. Призналась, что и психотерапевт может ошибаться и что, разумеется, он вправе определять, что мы будем обсуждать во время наших встреч. Сказала, что моя неспособность понять его научный метод не дает мне права интересоваться его намерениями. Высоко отозвалась о его уме и способностях и призналась, что он настолько отличается от всех моих пациентов, что я все еще не знаю, как ему помочь. Мне хотелось, чтобы он считал меня интересной и как человека и как специалиста. И теперь мне ужасно стыдно и за это желание, и за все мое поведение. Так что я полностью заслужила то, что произошло позднее.

Из офиса Виктории Вик

1711 Лаваца-стрит

Офис № 2 Остин, Техас 78701

[email protected]

5 июля 2012

Записки о феномене невидимости

(письмо Кросби Бампусу)

Здравствуйте, Кросби, это опять я. Сначала я хотела передать вам эти записи как приложение к сопроводительному письму, потом подумывала добавить в виде приложения к книге. Однако Джон советует включить их в текст книги как отдельную главу. Но, может, это будет ошибкой? Боюсь, это повредит «ткани повествования» (как сказали бы вы). Однако Джон уверяет, что эти записи как раз очень важны для повествования, потому что многое объясняют. Что вы об этом думаете? Мы коротко обсудили это по телефону, но мне хотелось бы конкретного совета. Интуиция подсказывает мне, что в таких вещах Джон обычно оказывается прав.

Понятно, что самое интересное об Игреке — независимо от того, что он видел, делал (или говорил, что делал), — это его способность становиться невидимым. Если изучением этого случая займутся серьезные специалисты, самое большое внимание они уделят именно этому моменту. Лично мне так и не удалось полностью понять этот феномен, поскольку Игрек практически ничего не объяснял.

Напомню, что он настоял на своем праве определять правила игры и всего три раза соизволил объяснить, как ему удается становиться невидимым для окружающих, но, к сожалению, два из них не были записаны на магнитофон. После третьего разговора на эту тему он решительно заявил: «Больше никаких объяснений!» — и твердо выдержал свою линию, полностью игнорируя мой интерес к этому феномену, который казался мне ключом к его личности и занятиям.

Почему Игрек так упорно избегал разговоров на эту тему? Тысячу раз я задавала себе этот вопрос. Если верить его же объяснениям, то, главным образом, потому, что он платил мне за консультации (и, следовательно, был вправе сам определять темы наших разговоров). Еще он постоянно внушал мне, что я не обладаю необходимыми научными знаниями, чтобы понять суть его изобретения, а он не намерен тратить время на мое «просвещение». Сыграл свою роль и тот факт, что 9 мая он убедил меня в своей способности становиться невидимым — он считал, что больше я не должна ни о чем спрашивать, а просто признать существование этого феномена и двигаться дальше. Что я и сделала. Как часто бывает в отношениях между психотерапевтом и пациентом (и, пользуясь любимым словом Игрека), наше общение стало «самостоятельной реальностью» — что бы Игрек ни говорил, это считалось неоспоримой истиной. В какой-то момент я перестала замечать странность наших с ним разговоров.