Читать книгу "В мышеловке - Дик Фрэнсис"

— На многих крупных ипподромах мужчины — распорядители скачек расставляют для себя кожаные кресла на застекленных трибунах и устраивают бары с толстыми коврами, где они могут есть и пить как короли, а их жены тем временем едят в кафетериях и сидят на твердых скамьях на открытых трибунах вместе с остальной толпой. И никто не протестует. Кстати, все антропологические группы считают вполне нормальными собственные самые дикие племенные обычаи.

— Я думал, ты любишь все австралийское.

— Нигде не бывает настоящей идиллии, — тяжело вздохнул он.

— А я уже промокла, — пожаловалась Сара.

Мы поднялись на крышу, где на одного мужчину приходилось по две женщины. Здесь было ветрено и сыро. Стояли жесткие скамейки.

— Не переживай. — Сару забавляло, что я поражен таким отношением к женщинам. — Я уже давно привыкла.

— Мне казалось, что Австралия гордится тем, что обеспечила всем одинаковые права.

— Кроме женской половины, — сказал Джик.

С высоты неприступной крепости мы чудесно видели весь ипподром. Сара и Джик криками подбадривали своих избранников, но номер первый финишировал с отрывом на два корпуса при восьми против одного.

— Возмутительно, — заявила Сара, разрывая новую серию билетов. — А какой номер ты выберешь на третий заезд?

— Прости, но меня здесь не будет. Я должен встретиться с одним человеком, который знает Дональда и Регину.

Она достойно приняла удар, но ее непринужденность исчезла.

— Снова… расследование?

— Я должен.

— Конечно. — Она сглотнула и через силу добавила: — Ну… счастливо!

— Ты все-таки замечательная девчонка!

Она не надеялась, что я так действительно думаю, и заподозрила иронию. Но ей все равно было приятно. Я спустился, теша себя воспоминаниями о ее растерянном лице.

С одной стороны площадка для членов клуба была ограничена трибунами, а с другой — проходом для лошадей от загородки, где их седлают, чтобы вывести на смотровой круг. Короткая сторона площадки примыкала к самому смотровому кругу. Так вот, с Хадсоном Тейлором я должен был встретиться в том углу площадки, где лошади выходили на смотровой круг.

Дождь почти утих, так что я мог не беспокоиться за свой костюм. Я добрался до условленного места и ждал, любуясь цветником-газоном.

— Чарльз Тодд?

— Да. Вы мистер Тейлор?

— Хадсон, Приятно познакомиться. — Мы обменялись рукопожатиями.

Его рука была сухой и крепкой. Лет пятидесяти, среднего роста, худощавый. Приветливый, немного печальные и чуточку раскосые глаза. На нем — и, может, еще на нескольких посетителях ипподрома — была визитка, и он носил ее с такой непринужденностью, как будто это был свитер.

— Пойдемте найдем сухое место, — предложил он. — Сюда, пожалуйста!

Он повел меня. Мы поднялись на один лестничный пролет, прошли вдоль внутреннего коридора, расположенного под трибунами, миновали швейцара в униформе и оказались в удобном зале для членов комитета. До сих пор нам приходилось с извинениями протискиваться между группами нарядно одетых людей, но в баре было тихо и малолюдно. Двое мужчин и две женщины болтали стоя, держа полупустые бокалы. В углу две дамы в мехах громко жаловались на холодную погоду.

— Им нравится красоваться в соболиных манто, — фыркнул Хадсон, беря два стакана шотландского виски и приглашая меня к маленькому столику. — Теплая погода путает им все карты.

— А что, в это время года всегда так?

— Температура в Мельбурне за час может упасть или подняться на двадцать градусов. Так, а теперь о вашем деле. — Он полез во внутренний карман и достал сложенный лист бумаги. — Вот, прошу, здесь написано все, что нужно для Дональда. Галерея называется «Ярра Ривер Файн Артс».

Я искренне удивился, если бы оказалось иначе.

— А человек, с которым мы имели дело, был некий Айвор Уэксфорд, — продолжал он.

— Какой он из себя?

— Точно не припомню. Ведь дело было еще весной, по-моему, в апреле.

Я подумал минуту и вытащил из кармана маленький блокнотик для набросков.

— Вы узнаете, если я его нарисую?

Предложение развеселило его. Я быстро набросал мягким карандашом вполне пристойное изображение Грина, но без усов.

Хадсон Тейлор колебался. Я дорисовал усы. Он решительно замотал головой:

— Нет-нет, не он.

Тогда я перевернул лист и принялся за новый портрет. Хадсон задумчиво молчал, пока я старательно рисовал мужчину из подвальной конторы.

— Возможно, — проговорил он.

Я сделал нижнюю губу более полной, добавил очки в массивной оправе и галстук-бабочку в горошек.

— Он… — удивленно вырвалось у него. — Во всяком случае, я припоминаю галстук. Сейчас «бабочки» не так уж часто встречаются. А откуда вы его знаете? Вы встречались уже?

— Вчера я обошел несколько галерей…

— У вас настоящий талант, — заявил он, наблюдая, как я прячу блокнот в карман.

— Практика, и ничего больше.

Я уже мог бы по памяти нарисовать глаза Хадсона. Склонность к моментальному рисунку проявлялась у меня с детства.

— Рисование — ваше хобби?

— И работа. В основном я рисую лошадей.

— Правда? — Он перевел взгляд на изображения лошадей, украшавшие стены. — Вы делаете что-то похожее?

Я кивнул, и мы поговорили о рисовании как о способе зарабатывать на жизнь.

— Возможно, я закажу вам картину, если моя лошадь хорошо выступит в кубке. — Он улыбнулся, и глаза его совсем сощурились. — Если же он будет пасти задних, то я его просто пристрелю!

Он поднялся и пригласил меня следовать за ним.

— Третий заезд. Может, посмотрим вместе?

Мы вышли на площадку между трибунами. Под нами оказалось квадратное огражденное место, куда выводили на осмотр лошадей, участвующих в заезде. Там же потом расседлывали победителей. Нижний ярус и здесь предназначался только для мужчин. Две пары, шедшие впереди нас, разделились, и мужчины пошли направо, а дамы наверх.

— Пойдемте вниз, — показал рукой Хадсон.

— А вверх мы можем подняться только в сопровождении дамы? — полюбопытствовал я.

Он искоса взглянул и усмехнулся:

— Вас удивляют наши обычаи? Нет, наверх мы можем подняться и так.

Он пошел вперед и, удобно устроившись, обменялся приветствиями с несколькими людьми, по-приятельски отрекомендовав меня, как своего друга Чарльза из Англии. Сразу по имени, и меня приняли как своего: австралийский стиль.

— Бедная Регина… Ей тоже не нравилось разделение трибун по полу, — начал он. — Но оно имеет любопытные исторические корни. В минувшем столетии управление здесь осуществлялось с помощью британской армии. Офицеры оставляли своих жен в Англии, но — такова уж природа! — все они завязывали здесь знакомства с женщинами скверной репутации. Ну, они не хотели, чтобы их коллеги-офицеры видели, какой у них вульгарный вкус, а потому придумали правило, в соответствии с которым на трибунах для офицеров позволялось сидеть лишь мужчинам, и их пупсики не могли претендовать на место рядом с ними.