Читать книгу "Черная тропа - Оса Ларссон"

— Она охотно помогала мне прокутить деньги, пока они у меня были.

Инна быстрым движением гладит брата по руке, но ее колено ни на секунду не удаляется от колена Маури под столом, хотя это, возможно, ничего не значит.

И много позже, когда они стоят под фонарем у ночного магазинчика и пора прощаться, Дидди говорит, что хотел бы продолжать заниматься игрой на бирже вместе с Маури.

Молодой человек ни словом не упоминает о том, что они с Дидди никогда не занимались этим вместе, — всю работу делал он один. Но в нем просыпается твердость, которую не могут убаюкать ни Инна, ни Дидди, никакой волшебник во всем мире.

— Отлично, — говорит он с полуулыбкой. — Найди деньги — и ты снова в деле. Но теперь я буду брать тридцать процентов.

Атмосфера сразу становится куда менее приятной. Маури спокойно переносит натянутость. Думает о том, что к этому надо привыкать. Если намерен делать дела, совершать выгодные сделки, многое придется вынести. Недовольство, скрежет зубовный, слезы, ненависть. А эту бездомную собачку, сидящую где-то в груди, — ее придется посадить на цепь.

И тут Инна разражается воркующим смехом.

— Ты неподражаем, — говорит она. — Надеюсь, мы еще увидимся.

Инспектор полиции Анна-Мария Мелла накрыла простыней лицо Инны Ваттранг.

— Сейчас мы поедем в полицейское управление, — говорит она. — Я хочу, чтобы вы рассказали мне об Инне Ваттранг.

«Что я скажу? — думает Маури Каллис. — Что она была проституткой и наркоманкой? Что она была почти божеством?» И он налгал, как мог. А лгать он умел неплохо.

Заседание суда закончилось в час дня. Занося сведения в компьютер, Ребекка Мартинссон заодно посмотрела почту, пришедшую утром. Едва она уселась за свой рабочий стол, в компьютере раздался сигнал. Сообщение от Монса Веннгрена.

Увидев его имя на экране, она почувствовала внутренний толчок, напоминающий электрический разряд, и поскорее кликнула по письму, словно это был тест на скорость реакции.

У вас там, на севере, работы сверх головы, как я понимаю. Прочел сегодня утром об Инне Ваттранг. Кстати, на выходные мы всем бюро собираемся поехать к вам в Риксгренсен[17]покататься на лыжах. Три дня, с пятницы по воскресенье. Приходи выпить с нами!

И ни слова больше. Она прочла письмо несколько раз. Нажала на «доставить», словно ожидала, что появится что-то еще — может быть, еще одно сообщение?

«С ним я буду несчастна, — подумала она. — Ведь я это точно знаю».

Будучи его помощницей и заместителем, она сидела в соседнем кабинете, слушала, как он разговаривает по телефону: «Послушай, извини, но я спешу на важное совещание», хотя Ребекка знала, что это неправда. «Я перезвоню тебе… да нет, честное слово… обязательно перезвоню тебе вечером». Затем разговор заканчивался, или же человек на другом конце провода не желал сдаваться, и тогда дверь его кабинета захлопывалась.

Монс никогда ни словом не упоминал о своих взрослых детях — возможно потому, что его мало что с ними связывало, или просто не хотел лишний раз делать акцент на своих пятидесяти годах. Он пил. Заводил интрижки с только что принятыми на работу молодыми юристами и даже с клиентками.

Однажды Монс пытался приударить за Ребеккой. Это случилось на корпоративной рождественской вечеринке. Он был сильно пьян, и все остальные его уже отшили. Пьяные попытки уговорить ее были не комплиментом, а скорее оскорблением.

И все же Ребекка то и дело вспоминала, как он положил ладонь ей на затылок. Думала обо всех тех случаях, когда они сидели в суде, а потом обедали вместе. Всегда чуть ближе друг к другу, чем полагается, слегка касаясь друг друга плечами. Или ей это только казалось?

А в тот раз, когда ее пырнули ножом, он сидел рядом в больнице, держа за руку.

«Именно это меня и раздражает, — подумала она. — Я так безумно устала от бесконечного пережевывания. С одной стороны, с другой стороны. С одной стороны, то-то и то-то доказывает, что я ему не безразлична. С другой стороны, то-то и то-то доказывает, что ему на меня наплевать. С одной стороны, мне следовало бы забыть его. С другой стороны, как утопающий хватается за соломинку, так и мне надо хвататься за всякую любовь. С одной стороны, это очень сложно. С другой стороны, легко не бывает, когда речь идет о любви. Любовь — это все равно что оказаться во власти демонов. Воля размягчается, как масло. В мозгу образуются дыры. И ты уже не управляешь собой».

Ребекка делала все от нее зависящее, когда работала с Монсом. Каждое утро надевала на себя смирительную рубашку, намордник и строгий ошейник, чтобы случайно не выдать себя. Застывала, прячась в этой неподвижности. Разговаривала с ним только по необходимости. Общалась при помощи записок и электронной почты, хотя сидела за стенкой. Смотрела в окно, когда он обращался к ней. Но работала на него не на страх, а на совесть. Наверное, лучшего заместителя у него никогда не было.

«Как преданная собачка», — подумала она теперь.

Надо бы ответить на его послание. Ребекка тут же написала ответ, но стерла его. Потом ситуация еще более усложнилась. Написать хоть одну букву оказалось тяжелее, чем подняться в гору. Она формулировала и так, и эдак. И все получалось как-то неуклюже.

Что сказала бы о нем бабушка? Наверное, ей он показался бы мальчишкой. И это правда. У папы был охотничий пес, который все время играл, не переставая. Он так и не стал взрослой собакой, убегал в лес и приносил папе палки. В конце концов, его застрелили. Для нерадивой собаки в доме места не было.

Бабушка наверняка обратила бы внимание на белые руки Монса. Она не сказала бы ни слова, но о многом подумала бы. Болтовня вместо настоящей работы. Тренажеры в спортивном зале. Ребекка до сих пор помнила двухдневное судебное заседание, на котором он все время постанывал, поскольку накануне перевернулся в шхерах на своем буере и весь был покрыт синяками.

Он так не похож на папу и других мужчин из их деревни.

Перед глазами у нее возникала картина — папа и дядя Аффе, сидящие на кухне у бабушки. Они пьют пиво. Дядя Аффе отрезает своей собаке Фрейе большие куски колбасы. Держит кусок колбасы у нее перед носом и спрашивает: «Покажи, как делают девушки в Стокгольме?» И Фрейя ложится на спину, задрав ноги.

Ребекке нравятся их руки, привыкшие ко всякой работе. Кончики пальцев шершавые и почерневшие от грязи, с которой не справится ни одно мыло. Всегда найдется какая-нибудь машина, в которой надо покопаться.

Девочке всегда разрешается сидеть на коленях у папы. И она может сидеть столько, сколько захочет. С мамой шансы пятьдесят на пятьдесят. «Ох, ты такая тяжелая», — говорит она. Или: «Дай мне спокойно допить кофе!»

От папы пахнет потом, хлопчатобумажной одеждой и моторным маслом. Она прижимается носом к щетине на его шее. Лицо у него всегда загорелое — и шея, и руки. А тело белое, как бумага. Он никогда не подставляет его солнцу. Мужчины в деревне не загорают, это занятие для женщин. Случается, что тетушки лежат в шезлонгах. Или полют грядки в купальниках.