Читать книгу "Пуля для штрафника - Роман Кожухаров"

Тут пушка фашистская второй снаряд досылает. В самый фасад крыши складской. Так тряхнуло, что стены чуть не сложились карточным домиком. А Сандогло уже по артиллеристам ударил. Из-под танка приноровился, между траками позицию себе обустроил. Они как раз пушку свою для большего удобства перемещали. Копошатся там, на углу улицы, выкатывают орудие из-за угла ближе к нам. Осмелели, значит, прямым попаданием воодушевились. Ну, Сандогло устроил им душ свинцовый. Плотно накрыл он орудие. Троих или четверых из расчета выбил. Покатились по земле.

А те, оставшиеся, в ответ прямой наводкой влупили. Танк аж подпрыгнул, так садануло. А Сандогло — хоть бы хны. Передвинул сошки поудобнее и дальше очередями наступающих выкашивает. Это немцы после попадания орудийного в атаку пошли. Думали, что накрыли точку нашу. Аркаша нос им утер. Тут и мы уже позиции заняли, цепью, кто где укрытие нашел. И встретили их как полагается…

XIX

И Кирчик, смотрю, к Сандогло ползет. Со своим «шреком» в руке. А в другой — новая граната. Подполз, гранату в трубу засадил и кричит что-то Сандогло. А тот не слышит, все из пулемета стреляет. Мне хорошо видно было, я ближе всех к ним был. Кирчик его за плечо тряхнул. Тот разворачивается, а у него из уха кровь течет. Это значит, перепонки барабанные ухнули после того, как немцы по танку своему из пушки ударили.

Кирчик понял, что тот его не слышит, и жестами объясняет: мол, прикрой меня, и тычет то в гранатомет, то в пушку немецкую. Мол, ты прикроешь, а я из гранатомета орудие ликвидирую. Сандогло глядит на него, как безумный, и головой трясет: мол, понял.

Лежа ему не так сподручно стрелять было: насыпь мешала, угол обстрела сильно урезался. Так Аркаша вскочил на ноги и вскарабкался прямиком на броню, а трофей свой следом втаскивает. Установил его сошками прямо на башню. Сверху ему, видать, здорово видно было сектор обстрела — на все сто восемьдесят градусов. Ну, и пошел крошить немчуру. Курочкин ему кричит, чтобы слезал, чтобы не подставлялся. А что толку, если у него уши вынесло. Немцы, естественно, все внимание на Сандогло. Сильно он их своей наглостью раззадорил. А Кирчик тем временем по-пластунски до насыпи уже добрался.

Гляжу, ствол пушки перемещается в самый раз в сторону Аркаши. «Ну, все, — думаю, — пришел, Аркаша, твой последний час». Но нет, рано еще было Аркаше товарищей своих покидать. Пули по броне вокруг него так и щелкают, но башня и броня танковая его хорошо прикрывают. Пушка вот-вот ударит, и тогда не спасет сталь немецкая…

А тут Кирчик вдруг вскакивает на ноги, с гранатометом своим наперевес, и производит выстрел. Граната замысловато как-то крутанулась в воздухе. Казалось, все, мимо уйдет. Но нет, по спирали ввинтилась в самый орудийный щит. Грохнуло, и пушку откатило назад. Дым рассеялся, а ствол орудийный из вмятого щита торчит на манер крюка.

— Во Кирчик дает!… — крикнул Сандогло со своей бронированной трибуны. — Скрутил немцам фигу из орудия!

Тут мины на наш пятачок посыпались. И все танк накрыть пытаются. Сандогло кубарем с брони скатился и бегом вперед, к насыпи. Ему бы, может, пересидеть возле трактов. А он, с пулеметом наперевес, прямо на фашистов. Видать, Кирчика прикрыть хотел. Тот прижался к самому краю путей железнодорожных. Гравий вокруг него от пуль аж шевелится. Это фашисты из всего стрелкового арсенала по нему бьют. Наказать хотят за то, что он с артиллеристами учудил. Прижали его к земле так, что шевельнуться не может. Тут Аркаша наперерез и бросился. Мы ему кричим, чтобы отходили, а что толку…

Пулеметом своим здорово он шороху навел. Каких-то пару метров осталось до насыпи. А тут мина позади него и рванула. Глядим, а из спины его вдруг кусок кровавый как выпрыгнет, и дырень здоровенная, зияющая, на том месте, где левая лопатка. Осколком его садануло сзади. Да с такой силой, что Аркашино тело вперед полетело и плашмя грохнулось. У самой насыпи.

Смотрим, тут немцы, как тараканы из щелей, вдруг вылезли из-за углов домов и — в атаку. На насыпь полезли. А оттуда — Кирчик, с криком, озверевшим таким… Ну, и Курочкин скомандовал «Вперед!». И сошлись мы в рукопашной. Видимо, это из-за смерти Сандогло тогда… Нас с такой злостью на фашистов бросило. Мы их, как тесто на куличи, месили. У меня лопатка саперная и руки все в крови и в мозгах фрицевских. Троих я уложил. Первому — наискось башку раскроил, так, что коробка черепная, как каска, откинулась, откинулась и на остатках кожи повисла. Такая наша первая рукопашная была. Сазонова там убили… А потом еще сходились — я после десятого раза счет потерял…

Евменов умолк. Лицо его стало мертвенно-бледным, а взгляд, полуприкрытый тяжелыми веками, — безжизненным и уставшим. Казалось, что вместе с этим рассказом он поборол внутри себя что-то, неотступно преследовавшее и мучившее его все эти дни и ночи. И теперь, после этой борьбы, он выглядел совершенно обессилевшим.

Мертвая тишина повисла в блиндаже. Снаружи донесся глубокий и протяжный вой. Нарастая, он оборвался тяжелым грохотом, сотрясшим их укрытие.

— И неймется им, на ночь глядя… — покачав головой, произнес Бондарь. Все посмотрели на бревна блиндажа, через стыки которых вниз сыпался песок.

— Пару плотов, считай, уже имеем… — вывел Зайченко.

— Ладно, парни… Отдыхайте, пока время есть… — приподнявшись, произнес Аникин. — А мне к комбату пора. Завтра серьезный день предстоит. Так что отоспаться никому не мешает…

Он глянул на Евменова. Тот, словно восстановившись и скинув усталость после тяжелой работы, кивнул ему в ответ.

— Твоя правда, командир. Нам на завтра силенки понадобятся. Чтобы гадов фашистских по полной программе давить.

Глава 4.

В ЗАПАДНЕ

I

— Что делать с ним, товарищ Евменов? Шлепнем его?

Русские совещались. Все тяжело дышали. Они бежали долго, бесконечно долго. Может быть, пять минут, может быть, полчаса. Отто, обескураженный, совершенно потерял счет времени. Ему показалось, что сердце выпрыгнет у него из груди.

Да, он тоже бежал, его гнали впереди эти русские. Они только что взяли его в плен, здесь, на немецком неприступном правом берегу. Когда они выскочили и свалили его с ног, Отто успел заметить двоих. Один из них показался совсем молодым. Именно он по пути бил Отто прикладом, как только тот пытался оглянуться.

Они все что-то шепотом говорили ему, что-то страшное и свирепое, от чего кровь переставала течь и закупоривала сердце и вплотную подступала смерть. И Отто больше не оглядывался. Он все время ждал, что сейчас его застрелят. Скорее всего, их было двое. Может быть, больше. По крайней мере, Отто показалось, что он различил два голоса.

— Р-раз… и нету фашистского гада… А, товарищ Евменов?

Отто ничего не понимал из того, что они говорили сейчас у него за спиной. Он чувствовал, что они решают его судьбу. Прямо здесь, сразу за его затылком. С каждым словом ледяное дуло автомата стукалось в его бритую голову.