Читать книгу "Мильтон в Америке - Питер Акройд"

— Я всегда считала, что вы замыслили какой - то план.

— План? О нет. Я ничего, Кейт, не затевал. И очень был удивлен.

— Он хотел, чтобы мы были вместе?

— Не думаю. Все, уверен, вышло случайно. «Кто это поет?» — спросил он меня, когда я закончил читать. Ты в это время играла с Джейн неподалеку. «Простите ее, сэр». Я был готов ринуться наружу и оборвать твою песню. Ты бы меня простила?

— Конечно. Я питала столь глубокое почтение к мистеру Мильтону, что перестала бы петь и сама. Если хочешь знать, ты тоже внушал мне некоторое почтение. Служить такому прекрасному и величественному господину…

— Величественному как султан, верно? «Она не может не петь по утрам, — сказал я. — Я велю ей замолчать». — «Нет. Не нужно. Ее голос немного напоминает пение лесных птиц, тебе не кажется?» — «Еще как кажется, сэр». — «А зовут ее?» — «Кэтрин Джервис». — «Ты хорошо ее знаешь?» — «Слышал ее раньше». — «Готов поклясться, с таким голосом она должна быть миловидна. Это так?»

Я впервые услышал от него подобный вопрос — и, признаюсь, лицо у меня сделалось алым, будто капор цветочницы. «Почему бы нет? Она молодая женщина». — «Позови ее в сад: я поговорю с ней через окно».

Помнишь, как я выбежал из дома и тихонько зашептал: «Кэтрин, Кэтрин! Мистер Мильтон желает с тобой поговорить». — «Что я такого сделала?» — «Ты ничего не сделала. Он желает тебя послушать». — «Меня?» — «Послушать твой голос».

Я смотрел, как ты вошла в сад, с Джейн на руках. Потом остановилась на дорожке и тревожно оглянулась на меня, когда услышала голос мистера Мильтона. «Спой мне снова эту мелодию. — Я знал, что он сидит у окна так, что его не было видно. — Если не возражаешь». И ты спела старинную девонширскую песню. Как она называется? «Воробей и Дрозд».

— Я оробела, Гус. Голос у меня наверняка дрожал.

— Мистер Мильтон с минуту помолчал, когда ты кончила и принялась успокаивать ребенка. «Тебя зовут Кэтрин, так? Ты сестра Морерода Джервиса?» — «Да, сэр». — «Безгрешная семья, не сомневаюсь. Ты умеешь читать, Кэтрин?» — «Да. Дома я читаю Писание отцу. Всех нас научили понимать Божье слово». — «Войди в дом. Гусперо тебя проводит».

— Я смутно догадался о том, что он тебе предназначает, и не удержался от улыбки, взяв тебя за руку.

— Войдя в дом, я была очень удивлена, Гус. Все там было так просто. Опрятно и просто. Я ожидала увидеть разные украшения и стеганые одеяла, а в комнате стояли только старые стулья, стол и кровать.

— Не забудь железный вертел для мяса и медный чайник, подвешенный на цепи.

— И, конечно же, стулья. А также полку с книгами. И ты тоже всегда был там, Гус.

— Тебе известно, что Финеас Коффин предлагал выстроить дом попросторней? Но хозяин не согласился. «Я всего лишь пастух, блюдущий стадо, — ответил он. — Мне нужна скромная простота. Ради Бога, никакой пышности, никакого размаха. Не желаю предметов собственности, если только они не домашнего изготовления. — Я высказал мысль, что неплохо бы обзавестись настоящими постельными принадлежностями, однако хозяин, обращаясь к Финеасу и его спутникам поверх моей головы, крепко стиснул мне плечо: — Боюсь, добрые люди, что этим неумным юнцом движет молодой задор. Слышали требования лентяя? Дайте мне удобств, дайте мне денег, дайте мне величия».

Я был уже привычен к его выкрутасам, а потому и ухом не повел. «Ну хотя бы обыкновенную подушку?» — «Вот так все и приводит к одному: долой все законы». — «Чуть-чуть набитую перьями?» — «Никакой дорогой мебели…» — «А если взять гусиные перья?» — «И никакой изысканной еды».

Вот почему, когда ты вошла в комнату, он сидел на простом дубовом стуле. Перед ним была раскрыта Библия — и он держал на странице указательный палец. «Ты можешь прочесть мне этот отрывок, Кэтрин Джервис?»

Ты мельком заглянула в книгу. «А можно мне прочесть эти строки так, как я привыкла, сэр? На моем девонширском наречии? Мой дорогой отец очень любил этот отрывок».

Я был поражен, Кейт, услышав твою декламацию. Прочитай мне это снова, ладно?

— Песнь песней Соломона. Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина. От благовония мастей твоих имя твое — как разлитое миро; поэтому девицы любят тебя. Влеки меня, мы побежим за тобою; — царь ввел меня в чертоги свои, — будем восхищаться и радоваться тобою, превозносить ласки твои больше, нежели вино: достойно любят тебя! — Дщери Иерусалимские! черна я, но красива…

— Здесь наш хозяин тебя остановил, но, сдается мне, не мог сдержать улыбки. «Ты читаешь это и просто по-английски?» — «О да, сэр. Меня научила одна дама в Барнстейпле». — «Чувствую, ты скромна и учтива. Опрятно ли она одета, Гусперо?» — «Опрятно как прилавок суконщика, сэр». — «Что ж, Кэтрин Джервис, не сомневаюсь, что ты выглядишь как праматерь наша Ева до ее разговора со змием. Готовить умеешь?» — «Миндальный крем, сэр. Пирог с артишоками. Сливовый мармелад».

— Хозяин снова улыбнулся — и вот так, Кейт, ты и попала к нам в услужение. Не совсем сахар, верно? Скоро пришлось тебе и убирать, и стирать наше белье, а я следил за малюткой Джейн. Но, как я тебя тогда и предупредил, самым большим ребенком был мистер Мильтон. Все было расписано по часам и напоминало о себе неукоснительно, как звон колоколов церкви святого Магнуса, а время размерялось четырьмя свечами на деревянной полочке над очагом.

— Я устала их зажигать, Гус. Время для еды, время для занятий, время для опеки паствы, время для отдыха.

— Покончив с утренним бульоном, он всегда слушал твой сладостный голос: ты читала ему Писание. Он знал, что я тоже слушаю, однако всегда громко окликал меня, словно я был в соседней комнате. «Бери свое седло, Гус: пора приниматься за дневную работу!»

— Перо вечно торчало у тебя за ухом — и я покатывалась со смеху.

— Перья я вырывал у грифа: Элеэйзер Лашер сказал мне, что для писания они самые лучшие. Когда я объяснил это мистеру Мильтону, он нахмурился. «Могу ли я воспарить на крыльях столь зловещей птицы?» — «Они помогают выработать твердый почерк, сэр». — «Что ж, справедливо: мне необходима твердая рука. Пиши, пиши». И так каждое утро, в девять часов, после твоего ухода он ложился на кровать и диктовал мне. Мы продолжали заветный перевод псалмов, хотя я мог бы поклясться, что он готовил его во сне: фразы получались такими точными и мелодичными, словно он читал по книге. Бывали дни, когда его так переполняли слова, что он подзывал меня к себе и вечером. «У меня есть заутреня, — говорил он, — есть и вечерня». Если бы он нагружал меня больше, недолго было бы ждать и похоронной службы. Мы перевели все сто пятьдесят псалмов, Кейт, а когда добрались до конца, я сделал собственное переложение псалма, открывающегося словами «Славьте Господа». Я что-то ликующе выкрикнул и помахал пером вокруг головы. Хозяин был тоже доволен, но постарался этого не выказывать. «Как ты думаешь, — спросил он, — не перейти ли нам теперь от Ветхого Завета к Новому?» — «Конечно, сэр. Немедленно. Мое перо еще не высохло и неплохо бы использовать остаток чернил». — «Не написать ли ряд посланий к старейшинам наших разбросанных общин? Я мог бы их как-то урезонить». — «Урезать», — тихо прошептал я. «Однажды я обращался в подобном духе к швейцарским кантонам, хотя и верно то, что их священники придерживаются более догматического направления. Нет. На здешних пилигримов это не подействует. Они набожны, но необразованны».