Читать книгу "Дело Варнавинского маньяка - Николай Свечин"

— Снова вы об нем, — нахмурился бывший съемщик. — И господин Титус тоже меня дибил[39]. Пошто вам этот упырь?

— Да это он чуть Титуса на тот свет не отправил.

— Эва как! — ахнул Рукавицын. — Расканальский сын! А за что же?

— Ян Францевич решил его сам сыскать, поскольку полиция у вас бездействует. А у него своих двое детей, да еще мои приехали. Хотел их обезопасить.

— Он, люди баяли, бывший сыщик?

— Да. А я настоящий. Там, в Петербурге. И прибыл сюда по душу этого, как вы сказали, расканальского сына. Пока не прикончу его, не уеду. Так что помогите мне вашим знанием людей и местности. Начните со слухов. Ведь не могут же обыватели молчать о таком деле! Вдруг подсказку какую дадут.

— Люди, Лексей Николаич, глупы. И говорят потому всякую глупость.

— Например?

— Например, что жиды младенцев православных казнят. Какая же из этого подсказка?

— А в Варнавине есть евреи?

— Один только и есть, что аптекарь. Вон евойное заведение из окна видать. Бухвинзер фамилия.

— Без семьи живет?

— С солдатской вдовой сошелся… Но к нему ездют одноверцы. Из Юрьевца раз в месяц появляется зубной техник. И еще иногда на день-два поставщик. Этот… как его… от слова «дрожки»…

— Дрогист?[40]

— Во! Ему фамилия Гуткин. Прописан в Костроме, а снабжает всю округу.

— То есть иногда их сходится здесь трое?

— Особливо на ярмарку. Но так что с того? Они хоть и жиды, но люди как люди. Ну, может, обсчитают иной раз на рупь-целковый; ихнему племени без этого нельзя. При чем тут удушенные младецы?

— Конечно, ни при чем. Но это единственное обывательское предположение?

— Нет, еще есть. Лонись, бают, за Бочкарихой в лесу пенек видали. А в расщелину его ножик воткнутый, острием вверх.

— Ну и что? — удивился Лыков.

— Как что? — опешил, в свою очередь, Рукавицын. — Волколак обернулся.

— Какой еще волколак? Оборотень?

— Нет, — терпеливо объяснил Евлампий Рафаилович. — Оборотень — это оборотень, а волколак другое. Тоже из людей кровь пьет, но обнаружить его много труднее. Ходит он в образе волка, а может обернуться собакой, там, или кошкой, или корягой в лесу. Не отличишь и мимо пройдешь, а он тебя сзади — хвать!

— Но пенек с ножиком тут при чем?

— А так в него, волколака, обращаются. Кто знает волшебный заговор, тот через этот ножик перед закатом солнца перекувырнется и примет образ волка. А к утру, обязательно до свету, переворачивается опять, но уже через спину, с тоей стороны пенька. И снова человек. Но ежели кто тот ножик из пенька успеет вынуть, то волколак навсегда останется в образе волка.

— Да. Темный у вас на Ветлуге народ.

— Я бы тоже, Лексей Николаич, не поверил, кабы не был самолично тому свидетелем. У нас в Быструхе, откуда я родом, был свой волколак. Семкой звали. Рыжий, и глаз тяжелый… Прямо ноги отымаются, когда он на тебя зырит. Незаконный сын был от колдуна, потому заговоры знал. В церкву никогда не ходил! Лошади его шибко боялись, шарахались. И мы раз подростками оберышили[41]тако в лесу у деревни пень, и в ем ножик торчит. Как и положено, острием вверх. Испугались, понятно. Но товарищ мой, Васюха, смелый был. Избавлю, говорит, деревню от волколака. Взял тот ножик и в кусты забросил.

— И что потом было?

— Помер Васюха на другой же день. Сердце, вишь-ли, разорвалось, ни с того ни с сего… А Семку рыжего больше никто никогда не видел. Так волком и остался.

— Суеверие. Но насчет Бочкарихи расскажите поподробнее.

— Да там вообще место нехорошее. Люди который год пропадают.

— Ну, у нас много есть таких мест, где люди пропадают. Целые разбойничьи села имеются, в которых столетиями прохожих убивают и грабят, а потом тела прячут.

— Это мы знаем! Но Бочкариха деревенька самая простая, нету там никаких разбойников. А пенек нашли и сразу вспомнили, что пастух у них тем годом пропал. Еще нонешней весной паломник потерялся и одни прохожий бурлак.

— Вот это уже интересно. Не шайка ли Челдона там под волколака работает?

— Какого такого челдона?

— Налетчик есть такой. Опасный человек. Из Москвы убежал и где-то тут поселился. С ним еще шесть головорезов. Изредка он и в Варнавине появляется. Но только по ночам, и не в самом городе, а в кузнице Снеткова.

— Знаю Снеткова. Двуличневый человек; все ищет, как бы кого поддедюлить. Главный в Варнавине шильник! Он еще, значитца, и укрыватель? Ну, на него похоже…

— У вас в Бочкарихе случайно знакомых нет?

— Трефил Оденцов. Помощником водолива со мной пятый год ходит. Справный мужик, порядочный.

— Как бы мне его увидеть?

— Легче легкого. Завтра среда, базарный день. Он приедет корзины продавать.

— Познакомьте меня с ним. Хочу скататься в Бочкариху на разведку. Понадобится местный деревенский, к которому будто бы я приеду по делам.

— Каки могут быть дела у вас с простым мужиком? Токмо переполох подымете.

— Вы сведите меня с Оденцовым, а уж мы с ним решим, как лучше сделать. Я же сказал, что сыщик; переодеться и прикинуться умею.

— Эх, звери-курицы… Не подведите токмо Трефила…

— Очень постараюсь. Понятно, что ему там жить потом… Еще вопрос, Евлампий Рафаилович. Расскажите мне о ваших уездных начальниках, которые лесным делом тайно занимаются. Вместо того чтобы убийц ловить.

— Ах, эти… Мы их тут про себя называем «дворянская артель».

— Кто в ней состоит?

— М-м… — Рукавицын задумчиво почесал пятерней затылок. — Сам-от я от них далеко отстою, только слухами пользуюсь. Благородиев в Варнавине будет человек, наверное, с тридцать. Но в артель входят не все, а только узкий круг. Остальных туда то ли не берут, то ли они сами не хотят. Вот, к примеру, ваши знакомые с парохода — господин Панибратов и муж той барыни, Самопальщиков — они оба не состоят. Рязановского, бают, звали, да он не пошел, потому — совестливый.

— А кто состоит?

— Заправляет всем исправник Бекорюков. Сильная личность! Гроза обывателю. Он эту артель и придумал. Два главных у него помощника — пристав Поливанов и воинский начальник Готовцев. А в простых артельщиках ходят предводитель дворянства, председатель земской управы, член присутствия по крестьянским делам, уездный казначей. О том годе присоединился директор конторы 17-го Борисоглебского удельного имения. Просятся двое гласных из помещиков, да их не берут. Бают, по весне вошел и городской голова. Его тоже сперва не брали, а вишь, сгодился…