Читать книгу "Гордая американка - Жюльетта Бенцони"

Комнату, в которую ее на этот раз пригласили, она не узнала, потому что в прошлый раз они пили чай в столовой. Это была довольно скромная гостиная, в которой имелось все необходимое для спиритических сеансов. Окна полностью загораживали тяжелые занавески из синего бархата, посередине возвышался круглый стол, окруженный стульями. В углу примостилась фисгармония, на которой пожилой господин с лорнетом и седой бородкой как раз устанавливал ноты. Шестеро – четыре женщины и двое мужчин – беседовали вполголоса, как в палате у больного.

Гордясь новой знакомой, мадам Миньон представила ее своим гостям, и Эмити смогла убедиться, что у вдовы колбасника собираются самые разные люди: здесь была баронесса, портниха-надомница, бывшая учительница и женщина-рантье; все они прекрасно находили общий язык и болтали, как старые подруги. Мужчины были представлены органистом месье Дюраном, старым садовником и его собеседником лет шестидесяти от роду, чей элегантный сюртук и шелковый галстук с крупной жемчужной булавкой свидетельствовали о нестесненности в средствах. Этот господин отличался особой приветливостью: усы и бакенбарды а-ля Франц-Иосиф красовались на розовом, живом лице, а голубые глазки светились, как у юноши. Зубы его были безупречны, и он сполна использовал это преимущество, беспрерывно улыбаясь. Звали его Никола Риво, он был отошедшим от дел горным инженером, кавалером ордена Почетного легиона.

Дождавшись, пока хозяйка познакомит его с новой гостьей, он с безупречной галантностью приложился к руке мисс Форбс и заверил ее, что совершенно счастлив познакомиться с американской леди.

– Один из моих предков, Жак Риво, сражался за независимость Соединенных Штатов, – сообщил он. – Поэтому я питаю к вашей стране искреннюю любовь.

– Вы бывали у нас?

– Неоднократно. У меня там полно друзей.

– Вполне возможно, что сегодня их круг расширится. В Филадельфии, где я обитаю, история той эпохи священна. В каком полку воевал ваш предок?

– Откровенно говоря, это мне неизвестно. Он состоял военным инженером при Тронсоне дю Кодрее[6], которого он тщетно пытался спасти, когда тот тонул в реке Шукул. Думаю, он проявил себя молодцом. Потом он возвратился в Мец и отлично себя чувствовал, что доказывает его попытка вызвать на дуэль господина Бомарше.

– Какая занятная история! Вы просто обязаны рассказать ее мне во всех подробностях!

Появление престарелой дамы, которую мадам Миньон поддерживала под локоть, заставило ее прерваться на полуслове.

– Вот и наша дорогая мадемуазель Эрманс, – провозгласила хозяйка. – Теперь все в сборе. Сядем же!

Она заботливо подвела запоздавшую старушку к креслу, заваленному подушками. Баронесса и садовник поспешили ей на помощь. Казалось, мадемуазель Эрманс доживает последние минуты – такой она выглядела хрупкой и прозрачной. Она куталась в многочисленные шали, а ее руки, покрытые ревматическими узлами, скрывали кружевные перчатки без пальцев; бледные глаза на пергаментном лице никого не замечали и упирались в стену.

– Она наш медиум, – шепнул месье Риво. – Долгое время она была медиумом при Аллане Кардеке. Добрейшая мадам Миньон заботится о ней, как о родной матери, и та, не будучи богатой, не могла бы без нее обойтись.

Пока гости усаживались вокруг стола, хозяйка проверила, достаточно ли плотно задернуты занавески, зажгла свечку и поставила ее в центр стола, после чего погасила остальной свет. Гостиная заполнилась тенями; трудно было разглядеть что-либо, кроме напряженных лиц, озаренных тусклой свечой. Все положили руки на стол так, чтобы соприкасаться мизинцами, и сосредоточились. Только у мисс Форбс ничего не вышло: ей казались чужими все эти люди, за исключением разве что Риво, к которому она мигом прониклась симпатией. Когда из-за спины раздались негромкие звуки фисгармонии, она вздрогнула. Мадемуазель Эрманс, утонувшая в подушках, зажмурилась. Казалось, она дремлет. Неожиданно раздался взволнованный голос мадам Миньон:

– Не получается! Не знаю, в чем дело…

– Уж не из-за меня ли? – подала голос американка. – Хотите, я уйду? – Не вздумайте! Хотя мы пока плохо знаем друг друга, вы – наша единомышленница, сестра. Мы станем молиться, а потом месье Дюран сыграет нам гимн. Возможно, тогда вибрация улучшится.

Все забубнили «Отче наш», потом заиграла фисгармония. Эмити почему-то захотелось плакать. Слишком грустной была музыка, которая отлично соответствовала настроению этих неподвижных, собранных людей. В Америке на спиритических сеансах тоже звучала музыка, но там все ревностно подпевали, да и гимны были торжественными.

Внезапно стол скрипнул; через секунду скрип повторился. Под пальцами мисс Форбс пробежала какая-то волна, как будто она прикасалась не к деревянному столу, а к спине живого существа. Потом раздался мужской голос – звучный и низкий. Это было тем более поразительно, что срывался он с иссушенных губ мадемуазель Эрманс, которой следовало бы пищать, как флейте.

– Здравствуйте. Кажется, сегодня вас собралось больше, чем обычно.

Аудитория проявила признаки радости; мадам Миньон принялась тихонько объяснять новенькой:

– Это Этьен, наш поводырь, высший дух, которому мы обязаны многими знаниями… – Она повысила голос. – Здравствуйте, дорогой Этьен, спасибо за верность нашей дружбе. У нас действительно появилась новенькая – сестра, приехавшая издалека, из Соединенных Штатов Америки.

– Соединенные Штаты – великая страна, но ее ждет еще большее величие, когда она поймет, какое значение в этом низком мире принадлежит любви. У вас, мисс, любви недостает.

– Откуда это вам известно? – пролепетала Эмити, которой очень не хотелось показать, сколь велико ее смятение.

– Слишком много богатства и при этом страшная бедность! Золото, текущее у вас рекой, – это зеркало, о которое бьются несчастные европейские жаворонки, и далеко не всем из них улыбается счастье.

– Не преувеличение ли это? У нас полным-полно благотворительных ассоциаций. Что до любви, то многие наши супружеские пары отлично знают, что это такое.

– Но при этом у вас много разводов; впрочем, это не столь важно: от силы один из ста браков, заключаемых на земле, остается вечным на небесах. Рядом с вами есть молодая женщина, которая полагает, что любит…

Голос ослаб, сделался неразборчивым… мадам Миньон попросила месье Дюрана сыграть на фисгармонии, но проводник больше не возвращался. Его голос сменил другой, совсем другой тональности: это был какой-то крестьянин, пребывавший в замешательстве и изъяснявшийся на непонятном жаргоне. Заслышав его, месье Фуга, садовник из Аржантея, удивленно вскрикнул. На его густые усы полились слезы, руки его задрожали. Он ответил что-то на том же языке, оказавшемся овернским диалектом.