Читать книгу "Ричард Длинные Руки - принц короны - Гай Юлий Орловский"

В ожидании, когда явятся маги и попрут меня и отсюда, начал создавать фужер новой суперизящной формы, что, похоже, становится моим дурацким хобби, а хобби все дурацкие.

Вообще-то в моем детстве была пара фужеров, очень простых, но намного более красивые видел у друзей, а вообще прекрасные как-то зрел в музее за бронированным стеклом, настоящие шедевры, и сейчас, восстанавливая их в памяти черточку за черточкой, заставлял возникать в своих ладонях эти чудесные выверты, поправлял, удлинял ножки, отхрустальнивал у некоторых грани, а другие, напротив, старался истончить так, чтобы даже женщины страшились взять их в руки из-за кажущейся хрупкости.

Наконец удалось создать такой, что сияет недосягаемым совершенством, на высокой ножке, изящный, сверкающий холодной гордой красотой, словно ледник на вершинах гор, куда никогда не попасть, где никто и ничто не осквернит его совершенство…

Аскланделла, стукнула мысль в голове. Она такая же, как этот драгоценный фужер. Холодная, прекрасная и такая же далекая, как те ледники.

Я поморщился, вот так щас и полезу к тем ледникам. Я, может, и дурак, но не сумасшедший. А если и сумасшедший, то не до такой степени. И сегодня назло пойду в постель к Джоанне.

Рассердившись, пошел искать комнату, занятую Альбрехтом. В коридорах сумрак, несмотря на горящие светильники.

Альбрехт сидит на корточках у старинного шкафа с толстыми томами на полках, а справа и слева на полу целые штабели фолиантов и манускриптов. Но при кажущейся неразберихе все-таки самые толстые и массивные, что в медных или латунных переплетах и на петлях, аккуратный и педантичный граф расположил внизу, а сверху как те, что в деревянных переплетах, обернутых дорогой кожей с золотым тиснением, так и небольшие томики, созданные для женских рук дам высшего света.

Там же на полу один фолиантище, огромный, как дверь, граф как раз с трудом перелистывал обеими руками страницу, опасаясь повредить хрупкий и наполовину истлевший от времени лист.

— Ага, — сказал я с порога, — нечестивые привороты ищете, граф?

— Отвороты, — поправил он. — Все думаю, как отвернуть… Или увильнуть, как правильнее?

Я молча прошел к ближайшему креслу, еще полдень, солнце царствует в морозном воздухе, но закат уже близок: зимние дни коротки, зато ночь длинна.

— Переведите дух, — посоветовал я, — а то подумаю, что знали о моем приходе и выказываете рвение…

— Чуял, — поправил он. — Мы здесь, как муравьи, что чувствуют приближение грозы или землетрясения. Как только вы приближаетесь, меня всего трясет…

Я создал бокал с вином, затем еще один и сунул его Альбрехту. Если его и трясет, то где-то глубоко внутри, но руки явно не трясутся, а взор ясен.

Он устроился по моему жесту в глубоком кресле напротив, непривычно расслабленный и благодушный, явно старается разблагодушничать меня, чует мои напряжение и скрываемую злость.

Я старался ощутить мир в ярком свете, все-таки все краски резкие, яркие, без полутонов, даже вино в моем бокале бодрит, хотя обычно у меня от него наваливается некоторая сонливость.

Альбрехт, откинувшись в кресле, не пьет, а смакует, отхлебывает даже не глотками, а как бы выбирает по капле. Я ему создал коньяк, самый старый из тех, которые когда-либо пробовал, сам в них не вижу вкуса, слишком крепковат, но для луженых глоток он в самый раз, а у графа, судя по его блаженному виду, именно такая.

— Перерыв на зиму? — спросил он медленно и лениво. — До чего же прекрасное вино… особенно в это время.

— Перерыв, — согласился я.

От камина идут жаркие волны тепла, багровые сполохи играют на стенах, соперничая с солнечным светом.

— А что потом? — спросил он. — Мы в центре враждебной страны. И не просто чужой, как Ламбертиния или Мезина! Здесь замешана религия, вот уж чего не люблю…

— Я тоже, — признался я. — Но что делать? Что имеем, то имеем.

— А если Мунтвиг все же начнет осаду? — спросил он. — Хотя это и невероятно трудно?

— Не знаю, — ответил я честно, — но у меня есть печальный пример другого полководца, который провел бесчисленное количество сражений и ни одно не проиграл, так вот он тоже надеялся успеть провести молниеносную войну.

— И как, получилось?

— Он собрал самую огромную, — объяснил я, — по тем временам армию, что-то типа шестьсот тысяч солдат…

Альбрехт охнул и опустил фужер:

— Сколько-сколько?

— Да-да, — подтвердил я, — сейчас такое немыслимо, а он собрал и — двинул в поход. Но до зимы не успел сломить противника, сказались большие расстояния и отсутствие дорог, которым славилось то королевство. Правда, нанес ему жесточайшее поражение и захватил главный город, но отступающий император отказался сдаться, а зимой не воюют, и вторгнувшийся в чужую страну величайший полководец поневоле испытал это на себе.

Альбрехт спросил с жадным интересом:

— Как?

— Вся исполинская армия погибла, — ответил я, — а сам он едва-едва успел удрать…

Он некоторое время молчал, с задумчивым видом поворачивал в пальцах тонкую ножку фужера.

— Все, — спросил он приглушенным голосом, — это все шестьсот тысяч?

— Да, — ответил я. — Не знаю, где именно Мунтвиг застрял, но явно же там просидит до весны.

— Тогда почти до лета, — уточнил он. — По весенней грязи передвигаться еще хуже, чем по снегу.

Я долил ему вина, он кивнул с благодарностью, мы сейчас не лорд и его вассал, а старые друзья.

— А когда земля подсохнет, — сказал я, — сюда подойдут и мои армии. Но у меня не война с Мунтвигом в голове…

Он внимательно поглядел поверх края бокала.

— Понимаю.

— И как?

— Стараюсь об этом не думать, — ответил он медленно. — В церквях пока спокойно, но весной будет наплыв. Все-таки конец света… пусть не окончательный и бесповоротный, но конец всем королевствам в том виде, в каком они есть. Нельзя надеяться, что потом выйдем из пещер и все восстановят… В некоторых местах лавой зальет все, никто не выживет даже в самых дальних и глубоких пещерах. Они просто не смогут пробиться наверх.

Я невольно передернул плечами.

— Жуткая смерть.

— Да, — согласился он, — однако же хотя все об этом знают, но живут так, словно никакого Маркуса вообще не существует. Как живут все звери, не подозревая, что когда-то умрут. И, по-моему, это единственно правильно. И вам так советую.

Я молча рассматривал поверхность стола. Там медленно появилось блюдце с сахарным печеньем, а потом рядом словно из тумана проступила пара шоколадок в цветной фольге.

Альбрехт наблюдал с интересом и некоторой завистью.

— А это стоит того? — спросил он.