Читать книгу "Горошины - Эдуард Дипнер"

в коллективе директору и в райком. Глеб как-то ухитряется поддерживать с этой склочной бабой добрые отношения, я бы не смог. Но сейчас ни директора, ни Абрамовны среди нас нет. Глеб будет махать нам с трибуны, а парторгов срочно собрали для дополнительных инструкций. Наша очередь в демонстрации шестая, впереди идут химики, и нам предстоит маяться в ожидании нашей очереди на проход добрый час. Чтобы скоротать этот час, предусмотрительные рабочие захватили с собой.

– Андрей Эдгарович, – подходят они ко мне, – мы Вас просим на минуту в нашу компанию. Вы нас уважаете?

Конечно, я уважаю наших рабочих, расположившихся в кустах вокруг расстеленной газетки.

– Только по чуть-чуть и скоренько, пока Абрамовны нет, – соглашаюсь я.

После стопки, потом другой, в компании другого цеха, майская весна расцветает новыми красками. Мы стоим в кругу заводоуправления и треплемся на разные свободные темы. Вдруг ко мне подлетает… Светлана. Она вообще-то в колонне фосфорного завода, впереди, но не смогла устоять на месте. Одета Света крайне легкомысленно – в брючном костюме весеннего, светло-салатного цвета она кажется девчонкой (если смотреть издалека, не приглядываясь к тонким морщинкам у глаз). Она не зациклена строгими манерами поведения в солидном обществе, обнять меня за талию и прижаться к моему плечу – это у нее в порядке вещей. Я поцеловал ее в макушку и обнял левой рукой. Идиллия влюбленной пары.

– Это моя жена Светлана – представил я ее коллегам, и они понимающе заулыбались.

И в этот самый момент к нашей веселой компании подошел начальник цеха Андрей Харитонович Берёзко. Он добродушный и бесхитростный белорус, в свое время отслуживший армию в Казахстане и попавший в добровольное рабство к своей ненаглядной и необъятной жене Марии Ивановне Козаченко. Мы с Березко три года тому назад работали вместе на заводе в Темиртау, и он знает точно, что у главного инженера сроду никогда не было жены, но была подросток-дочь. И вот теперь он видит девчонку, прильнувшую к извечному холостяку главному инженеру.

С умильной улыбкой Андрей Харитонович подошел к Светлане, погладил ее по головке и ласково, по-отечески сказал:

– Верочка! Как ты выросла. И как на папку похожа!

Была немая сцена. Как в финале гоголевского «Ревизора». Я увидел выпученные глаза нашей кадровички Надежды Степановны и тихо произнес:

– Андрей Харитонович, это моя жена.

Нужно было видеть смущение Березко. Он покраснел до свекольного накала, пробормотал что- то под нос и спешно ретировался. И тут мы грохнули. Надежда Степановна смеялась громче всех, до слез, до сморкания в носовой платочек.

Вот вы тоже смеетесь. А мне обидно: неужели я смотрюсь таким стручком, что жену принимают за мою дочь?

Впрочем, спустя много лет я получил возмещение. Но это уже другая история.

2

Вам приходилось париться в бане зимой, за городом, когда навалило пушистого снегу по пояс, и он слепит мириадами разноцветных игл под ярким солнцем? Нет? Тогда вы многое не познали в экстремальных удовольствиях. Баню я построил своими руками на дачном участке в ближнем Подмосковье, тридцать километров от кольцевой дороги, и мы со Светланой по воскресеньям любили ездить туда. Расчищенная дорога не доходила метров триста да нашего дачного участка, дальше начиналась снежная целина. Для преодоления ее в багажнике моей девятки лежали два колеса с резиной для сельхозмашин – каменно-жесткой, с выдающимся тракторным протектором. Я менял передние колеса на это чудо крестьянской техники, включал первую скорость, и моя девятка, загребая колесами, как колесный пароход на снежной реке, медленно ползла вперед, останавливалась перед воротами нашего садового кооператива. У нас там был всесезонный сторож Макс, бывший интеллигент. Наше садовое товарищество платило ему какие-то небольшие деньги и предоставляло для жилья крохотную будку с печью, таким образом, Макс уже перестал числиться бомжем, что наполняло его достоинством и гордостью перед своими старыми друзьями. Я каждый раз по приезде совал Максу пятерку-десятку, и потому тоже вошел в круг его друзей.

Дальше, от ворот до нашего домишка и бани были уже вовсе непроезжие сугробы, я оставлял машину перед воротами, и мы шли пешком, шагая широко, как цапли, вытаптывая цепочку глубоких следов-лунок. Припасенными с осени берестой и дровами я растапливал печь в доме, и пока печное тепло выгоняло зимнюю стужу из углов, прогребал лопатой дорожку к бане. Наконец, удавалось открыть банную дверь, и из банного нутра вырывался терпкий, стылый дух веников и ожидания скорого банного блаженства. Баня была сухопарной, со стальной печкой-каменкой и нагревалась до первых шестидесяти градусов за полтора часа.

После холода промороженного предбанника чудесно растянуться на верхней полке и ощущать, как тепло от каменки окутывает озябшие члены, напитывает тело, и хочется вздремнуть, отрешившись от земных хлопот… первые струйки пота потекли по спине… плеснуть на камни настоем от пропаренного березового веника и когда становится невмоготу от обжигающего пара, выскочить из парной голышом и ухнуть в пухлый сугроб, покататься в нем… Снег обжигает острой радостью, сердце стучит молотком, и невольно орешь от остроты познания, как чудесен мир. Облепленный снегом, забегаешь в предбанник, снег тает на распаренном теле, сбегает струйками талой воды, и горячая волна настигает, накрывает тебя. Теперь – растянуться на простыне, накинутой на тахту в предбаннике и слушать, как горячая кровь струится по артериям и венам.

Почему в бане люди не стыдятся наготы, прикрывая ее лоскутками ткани и дома, и на пляже? Может быть потому, что это то место, где человек возвращается к своим истокам. В Эдеме, в райском саду, наверное, было так же жарко, как в моей бане, и наш праотец Адам временами погружался в прохладные воды Евфрата, так же я погружаюсь безгрешную чистоту сугроба…

Но от лежания в холодном предбаннике начинают зябнуть руки-ноги, не помогает и чай, вскипячённый в электрочайнике, нужно снова растянуться на полке. Еще одно ныряние в сугроб, третий заход… Нет,

Светлана, конечно, не катается в снегу, не забирается в парной выше первой полки и скептически наблюдает мои метания. Так взрослые, солидные люди сквозь пальцы наблюдают шалости несмышленой детворы.

Последний, пятый заход – с веником, уже давно запаренном в шайке. Светка не знает жалости, и хлещет меня что есть мочи, но я терплю, я готов терпеть любые мучения от рук любимой женщины. После веника снег в сугробе шипит и плавится от моей раскаленной спины.

Январское солнце устало играть в разноцветные зайчики со снегом и клонится к горизонту, чтобы там погрузиться, как я, в мягкий сугроб, остудить свой банный жар, и нам пора собираться. Впереди