Читать книгу "Вороний остров - Тим Уивер"

ответ, понятный без слов. Аксель кивнул: – Тогда увидимся утром.

Она глядела ему вслед, пока он уходил, увидела, что он обернулся перед тем, как подняться по лестнице, не в силах скрыть беспокойство, написанное у него на лице, а потом пошел наверх в темноту. Она слышала, как он двигается над ней, скрипя половицами, а потом ее внимание опять переключилось на старый снимок.

Он был сделан на ступенях дома в южном Бруклине, примерно лет десять назад.

Семейное фото.

Отец.

Двое его сыновей.

И его дочь.

Ранее

Ребекка познакомилась с Кирсти Коэн в Колумбийском университете, где они вместе изучали один и тот же курс биологии. У Кирсти была огненно-рыжая шевелюра, она обожала танцевать, и девушки сразу же подружились. У них было сходное чувство юмора и еще довольно много общего: в семье Кирсти также преобладали мужчины, только у нее, в отличие от Ребекки, было целых четверо старших братьев, из которых двое стали врачами и делали успешную карьеру, а один трудился интерном по кардиологии в больнице Джона Хопкинса. Однажды Ребекка оказалась на встрече членов семьи Кирсти в полном составе и испытала определенное затруднение, когда родители Кирсти, владевшие процветающим рекламным агентством, попросили ее рассказать о своей семье. Пришлось солгать, что ее мать умерла, когда Ребекка была еще маленькой. Впоследствии рассказы о том, что брат Майк стал успешным разработчиком приложений, а Джонни пишет исторические романы, казались Ребекке вполне соответствующими атмосфере успеха, окружавшей Коэнов. Это была полуправда, и Ребекка презирала себя за это, но ничего с собой поделать не могла.

Ребекка и Кирсти почти не расставались до самого выпуска, когда Ребекка приняла решение остаться в Нью-Йорке и доучиваться в медицинской школе при Университете штата Нью-Йорк, а Кирсти переехала в Балтимор, чтобы пойти по стопам одного из братьев и поступить в интернатуру больницы Джона Хопкинса. При этом их общение не прервалось. Они переписывались по электронной почте, обменивались сообщениями по телефону, а когда Кирсти приезжала в Нью-Йорк, чтобы повидаться с родителями, подруги почти всегда встречались.

Поэтому-то они и оказались вместе в середине сентября: Кирсти позвонила и сообщила Ребекке, что трое из бывших студенток Колумбийского университета с их курса прибудут в Нью-Йорк на уик-энд и почему бы не организовать встречу выпускниц. «Давай пройдемся по нью-йоркским барам, как в старые добрые времена», – пошутила она. «Я нынче перешла в другую лигу», – шуткой же ответила Ребекка. Кирсти захохотала: «Да брось ты, меня не проведешь! Ты же Мерфи, а ирландцы – знатоки по части выпивки». Кирсти всегда называла Ребекку девичьей фамилией, которую та сменила после того, как стала женой Гарета. «Я тебе позже напишу подробно, где встречаемся».

И вот одним сырым субботним вечером Гарет пришел, чтобы посидеть с девочками, а Ребекка вызвала такси до центра. Кирсти заказала столик в ресторане на углу 114-й улицы и Бродвея, где подавали бургеры. Когда они были студентками, то ходили в это заведение лет пять. Теперь его, правда, переделали в хипстерском стиле и бургеры стали в два раза дороже, но коктейли со взбитым арахисовым маслом напоминали о студенческой молодости, и подруги сели в ту же кабинку у окна, которую всегда старались занять раньше.

Поев, они снова заказали такси и отправились на Бродвей: одна из подруг знала управляющего баром в гостинице «Ренессанс», и твердо намеревалась получить для всех бесплатные напитки в этом шикарном месте. Когда они прибыли в гостиницу, отчаянный флирт, к удивлению Ребекки, сработал, и они заняли столик с прекрасным видом на Таймс-сквер, залитую огнями рекламы.

Выпив ни больше ни меньше чем пять коктейлей, они примерно в одиннадцать вечера вышли из «Ренессанса» в ночной Нью-Йорк. В университете Ребекка всегда умела пить, и ей казалось, что этот навык она не утратила, поэтому, когда Кирсти предложила пойти в клуб «Зи», что на 45-й улице, Ребекка ее бурно поддержала. Она уже была достаточно пьяна, чтобы решить, что ее аристократический английский акцент поможет убедить охрану пропустить их без очереди. То ли из-за этого, то ли из-за того, что все пять подруг были симпатичными, их пустили внутрь, они заказали выпивку и отправились на танцпол.

Пока в течение следующего часа здание клуба сотрясалось от грохота басов, Ребекка и Кирсти потеряли в толпе своих подруг, а потом и друг друга.

Дальнейшее для Ребекки оказалось покрыто туманом.

Она проснулась со страшной головной болью, которая сконцентрировалась во лбу и пульсировала в глазницах. Она пошевелилась в кровати, но сначала не ощутила ничего, кроме ломоты в висках, сухости во рту и подступившей тошноты. Но постепенно до ее сознания стали доходить непривычные шумы, которые явно не принадлежали кварталу, где она жила с дочками. Необычным был и цветочный запах от постельного белья, и непривычная упругость матраса.

Ребекка открыла глаза.

Она находилась в комнате, которую не узнавала.

– Доброе утро! – раздалось откуда-то слева от нее.

Она с трудом повернула голову – какой-то мужчина, которого она видела первый раз в жизни, стоял рядом с кроватью.

21

Настенные часы показывали 1:30 ночи.

Ребекка проснулась и поняла, что больше заснуть не удастся. Она вновь и вновь возвращалась к навязчивой мысли о том, что Гарет и Ноэлла теперь вместе, что Ребекка мешала их отношениям и что Ноэ, никогда не имевшая детей, желает, чтобы Ребекка никогда не вернулась, просто исчезла с лица земли, и тогда она сможет оставить Киру и Хлою себе. Впрочем, через некоторое время Ребекка проявила здравомыслие и отмела эту идею как абсурдную, но тут ей вспомнилась реальность, которая была гораздо хуже. Вот они с Джонни спасаются бегством, несутся со всех ног, чтобы не расстаться в лесу со своими жизнями. Вот он исчезает среди деревьев, зовет ее, а она в замешательстве не может ответить. Неужели это случилось с ними? «Куда ты после этого делся, Джонни?» – в который раз спросила она себя.

Снаружи послышался крик ночной птицы, хлопанье крыльев нарушило равномерный рокот волн, бившихся о причал. Когда-то в прошлой жизни она любила океан: когда они с братьями и отцом оказывались на ежегодных школьных каникулах на пляже Юнион, мерный шум прибоя ее успокаивал, освобождал от тревог и помогал заснуть.

Теперь это был звук заточенья, островного плена.

В два часа ночи она встала, чтобы попить. В два тридцать ей все еще не спалось, и она подошла к окну. Там смотреть было не на что, кроме полосы мрака.

Еще ни одну ночь, проведенную в магазине, она не могла нормально выспаться. Стоило ей провалиться в сон, как на нее наваливался ее давний кошмар. Она с пугающей ясностью чувствовала, как ноги вязнут в ковре, неизменно возникающем в ее сне. А когда просыпалась, то с