Читать книгу "Инспекция. Число Ревекки - Оксана Кириллова"

чашку и отрицательно покачал головой. Габриэль ответил:

– Я слышал, как кто-то из них сравнивал Менгеле с киноактером, и ведь он действительно недурен собой: с отличной выправкой, приятным лицом, ослепительной белозубой улыбкой, со славным военным прошлым. Такому малому хочется доверять и ставить его в пример. Вот за это его и ненавидят заключенные: его внешность никак не вяжется с сущностью дьявола, и в любой другой ситуации он мог бы стать объектом воздыхания для тех, за колючей проволокой. Впрочем, как и наоборот, – подумав, добавил Габриэль и посмотрел на меня.

Я вспомнил, что сталкивался с Менгеле пару раз в Биркенау. Он был достаточно молод для главного врача такого огромного лагеря, на вид ему было не больше тридцати пяти.

– У него блестящее прошлое, отличные характеристики, этого не отнять. Он воевал на передовой и получил Железный крест, говорят, даже лично вытащил двоих из горящего танка. Не знаю, насколько это правда, к нам его назначили весной, и разговора по душам у нас пока так и не сложилось. Думаю, и не предвидится.

– Весной? И меньше чем через год он встал во главе всего медицинского сектора? Однако! – многозначительно протянул я. – Габриэль, можно прямо спросить, вы завидуете его карьерному взлету?

Я с любопытством посмотрел на доктора, рассчитывая насладиться его смущением или возмущением, но ни того ни другого не отразилось на его лице. Вместо этого он задумчиво уставился на блюдце с кусочком сахара, поданным к кофе. Я понял, что он действительно раздумывал над вопросом, анализируя собственное отношение к Менгеле. Я не стал торопить Габриэля.

– Видите ли, – наконец произнес он, оторвавшись от созерцания сахара, – я не могу завидовать тому, чего не понимаю. Имея практически безграничные возможности, он занимается чертовщиной. И вот в этом я вижу преступление. В его исследованиях нет практической ценности, они не несут никакой пользы, они лишь дань его слепой вере в теорию превосходства расы, которой он бредит еще с университетской скамьи. Я знаю, что он изучал антропологию в лучших учебных заведениях Бонна, Вены и Мюнхена, и даже его диплом касался расовых различий. И здесь, в Аушвице, он получил то, о чем мечтает любой исследователь в мире, – абсолютный карт-бланш на все свои изыскания. И на что он тратит свою уникальную возможность? На доведение до слез несчастных близнецов, которых умерщвляет и препарирует!

Габриэль с искренним недоумением уставился на меня.

– И ведь он действует самостоятельно и с фантазией, он и вправду одержим своим делом. В подготовку и проведение каждого эксперимента он окунается с головой, требуя постоянных отчетов и докладов от своих ассистентов, чтобы подготовить свой собственный отчет уже для Берлина. Впрочем, считать идиотом одного только Менгеле глупо, – признал Габриэль. – Были тут еще два презабавных экземпляра, доктор Шуман и профессор Клауберг. Эти стремились найти эффективный способ для массовой стерилизации. Обоим Гиммлер дал зеленый свет для их исследований. Если отринуть весь сентиментальный флер, то сама по себе идея о том, что миллионы евреев и большевиков могут быть пригодны к работе, но при этом не смогут воспроизводить себя, безусловно, не лишена привлекательности в нынешних реалиях. Но способы, увольте…

Габриэль возмущенно выдохнул и поежился.

– Шуман подвергал мужчин воздействию больших доз радиации: он просвечивал их мошонки рентгеновским аппаратом. Спустя месяц после облучения некоторым он еще и удалял яички для изучения последствий. Но изучать там, откровенно говоря, было уже нечего, мне довелось осмотреть нескольких участников его экспериментов в десятом блоке: половые органы в страшнейших ожогах. А Клауберг специализировался на женщинах. Он впрыскивал им в шейку матки дрянь, которая вызывала закупорку фаллопиевых труб. Не буду грузить вас особенностями женского организма, но, судя по душераздирающим крикам из его кабинета, эта процедура сопровождалась сильнейшими мучениями. Живыми из его кабинета выходили не все, некоторых он там же на столе и приканчивал, чтобы тут же изучить еще не остывшие органы и влияние на них той гадости. Для многих эти эксперименты были мучительны еще по одной причине, ставшей совершенной неожиданностью для нас.

– Что за причина? – выдавил из себя я, не в силах скрыть отвращение в голосе от рассказанного Габриэлем.

Доктор задумчиво посмотрел на свои руки, затем потер подбородок. Мне показалось, что он подбирал слова, прежде чем ответить, что было удивительно: насколько я успел узнать Габриэля, он легко и непринужденно мог говорить на любые темы.

– Мне кажется, или вы действительно смущены? – спросил я, все-таки сделав глоток кофе, пока он окончательно не остыл.

– Пожалуй, что и так, – не стал спорить Габриэль. – Видите ли, как-то мы с врачами организовали пари, действительно ли они такие уж девицы легкого поведения, как о них принято говорить, ну, знаете, «еврейские шлюхи», по-другому к ним теперь и не обращаются. Нам хотелось понять, имеет ли это обращение под собой какую-то основу. Мы выбрали из партии около десяти девушек лет пятнадцати-шестнадцати и отправили их на осмотр. Все оказались невинны!

Габриэль многозначительно посмотрел на меня, сделав долгую паузу.

– Из следующей партии мы выбрали постарше, лет восемнадцати-девятнадцати, выбирали, безусловно, незамужних. И здесь осмотр удивил: все также были чисты! Тогда мы отобрали еще две группы: одна – старше двадцати лет, вторая – старше двадцати трех лет. И что вы думаете, в первой оказалась только одна, жившая до этого с мужчиной, во второй группе – всего три женщины, да и те, согласно сопроводительным документам, были замужем. Все остальные – девственницы. Были, по крайней мере. Во время осмотра доктор многих дефлорировал пальцами, чтобы убедиться наверняка. Насколько я понял, они воспитываются в суровой религиозной среде. Так что могу со всей ответственностью заявить: их распущенность оказалась мифом. А потому всяческие исследования, связанные с интимной сферой, для них совершенно невыносимы, для многих – так хуже смерти.

– Удивительные изыскания, – пробормотал я, скрывая дурацкую смущенную улыбку.

Габриэль не обратил никакого внимания на мое смущение.

– Но лишить их способности воспроизводить себе подобных, – торопливо продолжил я, – самый безболезненный и наименее кровопролитный способ добиться полного вымирания этого народа, как мне кажется.

– Насчет кровопролитности я бы поспорил, я видел кабинеты Шумана и Клауберга после их экспериментов. – Габриэль даже свел брови. – К тому же, если обратиться к природе, то даже эволюция не требует, чтобы конкурирующие виды уничтожали друг друга полностью: порой это чревато полным вымиранием обеих сторон. В конце концов, уничтожив их до последнего, кого мы будем обвинять в случае наших провалов?

К моему удивлению, Габриэль был совершенно серьезен. Я понял, что в нем не было ни капли зависти к коллегам, которым благоволил Гиммлер. Ему действительно претили подобные изыскания.

– И сейчас во мне говорит не гуманист, упаси господи, в моей ситуации это было бы весьма цинично утверждать, – продолжил он. – Я отдаю себе отчет, что все эти номера обречены на гибель, и если напоследок они могут внести некий вклад в развитие медицинской науки, то почему бы и нет? Многие эксперименты должны были помочь открыть новые методы лечения и восстановления наших солдат после ранений, обморожений, ожогов, газовых атак, эпидемий. Спору нет, дело благое! Но ведь в данном случае речь не идет о пользе. Половина этих изысканий шарлатанские, в них нет и толики настоящей медицинской составляющей. Эти опыты так и не позволили нам создать хоть одно дельное медицинское средство. И не позволят, уж поверьте! То, как они ведутся, это же за гранью докторского понимания! Взять, к примеру, эксперименты Рашера в баках с ледяной водой в Дахау. Он должен был выяснить, как быстрее отогреть и привести в чувство наших летчиков, подбитых над северными водами. И тут он выдает невероятную по своей абсурдности идею отогревать их другим человеческим телом. Заключенного держат в ледяной воде, потом это окоченевшее тело кладут в кровать и к нему запускают заранее привезенных из Равенсбрюка голых узниц, да еще и приказывают им совокупиться с этим бедолагой. Если отбросить всю внешнюю омерзительность этого эксперимента, который, я уверен, очень позабавил местных охранников, вы хоть на секунду можете себе представить, чтобы капитан боевого судна, который