Читать книгу "Убийство в поезде Минск-Брест - Анна Чиж-Литаш"

он сделал паузу, — и услышал стук сердца. Тихий, еле уловимый. Но оно стучало! Все сразу встало на свои места. Это было так просто и одновременно гениально. Если бы я не ехал в этом поезде, никто бы ни о чем не догадался. Но увы.

Вероника Сергеевна тяжело опустила голову на стол. По ее худым, чуть дрожащим плечам было понятно, что она плачет.

— Где драгоценности? — сухо спросил Виноградов, всеми силами сдерживая свои истинные эмоции.

— У меня в купе, в сумке. Потайной карман на дне, — не поднимая головы, ответила женщина.

— Хорошо, — полковник повернулся к Валере и Дементию, которые все это время сидели в конце вагона. Их глаза были наполнены таким уважением, что полковник невольно улыбнулся. — Принесите сумку, — негромко приказал он.

Парни, не говоря ни слова, поднялись и вышли.

— Меня интересует один вопрос, Вероника Сергеевна, — полковник достал из кармана пачку сигарет, затем открыл ее и поднес к носу. Всеми легкими вдохнув запах табака, он быстро спрятал ее в карман. — Что вы собирались делать потом? Куда бы увезли тело? В принципе, я предполагаю последовательность вашего плана, но все же хочется услышать подробности от вас.

— Я не буду ничего говорить, — все так же не поднимая головы, ответила она.

— Тогда я сам, — полковник развел руками. — После прибытия поезда в Брест вы, скорее всего, отвезли бы тело в местную больницу, где вас все знают как авторитетного врача и порядочного человека. Брест — это не Минск, поэтому люди одной профессии зачастую поддерживают близкие отношения. Наверняка вас там ждал человек, с которым вы заранее договорились, пообещав ему приличную сумму за молчание и поддельные документы о смерти. Я все правильно говорю?

Она не ответила.

— Значит, правильно. Но я в тупике! Я не могу даже представить, что вы собирались делать дальше! Похоронить пустой гроб и поставить памятник на кладбище? Что бы вы сказали его семье? Где взяли бы новые документы? У вас есть ответы на эти вопросы? Вы разработали довольно неплохой план, но не могли же оставить без внимания эти вопросы. Или все же могли? Исходя из вашей женской психологии и логики напрашивается только один вывод: пустить все на самотек. Но это безумно глупо! Простите меня за некрасивые слова, — полковник запустил ругу в густые волосы. — Почему вы просто не ограбили их возле дома? К чему весь этот спектакль?

— Ограбление — это огромный риск. Везде камеры, охрана! — тихо сказала она. Голос был таким уставшим, будто женщина разговаривала целый день. — Если бы не вы, никто бы не раскрыл это преступление! Никто бы не додумался проверить такие факты! Если бы вы только не сели в этот поезд…

— Оставьте ее в покое, — Павел Сергеевич приподнялся с места, держась рукой за край стола. — Она ни в чем не виновата. Она лишь хотела спасти меня. Она украла не для удовлетворения собственных желаний, а чтобы помочь мне, — из-за того что ему было тяжело дышать, он говорил нечетко.

— Благородство должно нести в себе великий смысл. Оно должно обогащать обе стороны: ту, которая дает, и ту, которой дают. Когда от такого поступка страдает хоть одна сторона — это не благой поступок. Ни вы, ни ваша сестра, ни Егор не подумали об Ольге. Вы не поставили себя на ее место. В вашем плане ее не существовало. Ее деньги и драгоценности — да. Ее душа и сердце — нет. А теперь я повторю вопрос: вы это называете благородством? Хотя я не уверен, что вы сможете честно ответить себе на этот вопрос.

— А что нам оставалось делать? — Павел сел на место.

— Все что угодно, но не воровать и обманывать, — полковник отошел к окну, взглядом провожая мелькающие ковры из пшеничных полей. — Вы думаете, она когда-нибудь сможет жить прежней жизнью? Вряд ли. Возможно, через какое-то время Ольга забудет то, что произошло с ней. Хотя я в этом сомневаюсь. Тени прошлого всегда остаются с нами. В солнечный день остановитесь на улице и посмотрите под ноги: там вы увидите свое отражение. Вы захотите убежать, но не получится: оно будет тянуться за вами, пока солнце не спрячется.

— Легко рассуждать о благородстве, когда ты находишься в комфорте. Когда твое уставшее тело не болит от прожитого дня, а душа не разрывается на части от боли за близкого человека, — Вероника Сергеевна встала с места и подошла к окну.

— У каждого своя боль, — полковник наклонил голову набок.

— Да. Поэтому все здесь должны понять меня. Хотя бы попытаться поставить себя на мое место. Мы не можем знать, как поступили бы в той или иной ситуации, пока не оказались в шкуре другого человека, — она повернулась к Виноградову. — Вот вы, Александр Петрович, что сделали бы, если бы с вашей любимой женой или дочерью случилось подобное? Молчите, — спустя паузу продолжила женщина. — Потому что не знаете. Каждый из вас не знает, как поступил бы на моем месте! Мой брат — это моя семья. Единственный родной человек в мире. Мама отказалась от нас еще в роддоме: сначала от меня, а спустя несколько лет и от Павлика. Она была алкоголичкой. Мы кровные только по маме. Я прожила уже немало лет и до сих пор не знаю, кто мой отец. Даже его имени. Павлик тоже, — она нервно поправила выбившийся из прически локон. Было очевидно, что рассказ дается ей нелегко. — Когда мне исполнилось восемнадцать и я поступила в медицинский университет, я забрала Павлика и оформила над ним опеку. Уже с первых дней учебы я работала: официанткой, уборщицей — вся работа в ночную смену. Хваталась за любую возможность заработать как можно больше денег. И заработала! Я сняла комнату у одной пенсионерки и забрала брата, — она повернулась к присутствующим. На ее лице играла грустная улыбка. — Знаете, это было тяжелое время. Я год почти не спала. Но это того стоило — мой брат был в безопасности. Я полностью заменила ему маму. Готовила, собирала в школу, проверяла уроки, укладывала спать, ночами в тишине слушая родное дыхание. Я ни о чем не жалею. Просто знаю, что должна была так поступить. Да, у меня нет семьи, детей и всего того, о чем так мечтают женщины. У меня могло быть все, но я сама выбрала такой путь, и на нем почти не было времени на личную жизнь.

— Как вы познакомились с Егором? — Стравинская подняла голову и посмотрела ей в глаза. В них не было ни злости, ни ненависти, лишь