Читать книгу "Игры судьбы - Любовь Матвеева"

языка не

знают – куда идти, кого просить?.. Подошёл ко мне один с корзиночкой, толкует, мол, кушать нечего! Повела его домой, положила ему в корзину горячего хлеба – прямо из печи, крупы всякой, арбуза отрезала. Он обрадовался, сразу съел булку хлеба – и умер на моих глазах… Лежит прямо у дома, я плачу. Тут дядя приходит с работы, я ему всё рассказала.

– Ага! – говорит дядя, – Теперь тебя посадят!

– Пусть саджают, – говорю, – мне человека жалко! – позвонил куда-то дядя по телефону, приехала машина, труп забрали…

Мне двадцать лет… Стала я просить отпустить меня в Петропавловск – по тяте соскучилась. Хозяева не хотели отпускать: «Как же ты жениха ждать будешь?» «А мы перепишемся», – говорю, попрощались. Приезжаю в Петропавловск, и узнаю, что тятя умер. Опять я к тёте Шиме Михайловой —

она работала уборщицей рядом, в НКВД.

– Мы тебя не бросим, – говорит она, – живи, сколько хочешь! – три года прожила у неё. Вокруг – военные… Как-то 7 ноября была приглашена в драматический театр. Ну, как всегда раньше бывало, состоялась торжественная часть, концерт, потом – танцы. За мной старший лейтенант приударил, мне он не понравился – корявый после оспы, да ещё картавит,

я убежала. Однажды сидела с гитарой в руках на лавочке за воротами,

пела – жила я по-прежнему на Пушкинской, около здания НКВД. Мимо шёл парень, присел рядом:

– Как хорошо вы поёте! Можно посидеть с вами, послушать? Давайте познакомимся – Виктор Харламов! – как пристал, пристал! А на другой день пришёл свататься… Подумала я, подумала: сколько жить одной, по квартирам да у чужих людей? Парень, вроде, хороший. Так вышла замуж, увёз он меня в Шартанду – там у него была своя квартира. Он на службе, я в буфет устроилась. Кругом ссыльных с Кавказа много – чёрные, воинственные, непонятные. Я говорю:

– Витя, поехали назад, я их боюсь! – уволились мы оба, и – в Петропавловск, опять к тёте Шиме! Я устроилась на телефонную станцию, в 1936 году родила сына Толю. Война… Мужа немедленно забрали на фронт – военный. Однажды слышу по радио:

– За такой-то подвиг Ивану Горбаню присваивается звание Героя Советского Союза! – а позже ещё раз мне встретилась фамилия бывшего же-

Ниха, в списках погибших после войны… К тому времени, оказывается, он стал ТРИЖДЫ ГЕРОЕМ! Я долго плакала, а муж, Харламов Виктор Фёдорович, вернулся живой, но израненный, контуженный. Стали мы снова налаживать мирную жизнь. В 1948 году случилась беда. На месте, где в 1934 году снесли большой собор, в районе нынешней центральной площади, образовалось большое озеро, где купались мальчишки. Один стал тонуть, мой Толя полез его спасать. Тот выплыл, а мой двенадцатилетний сын утонул… Через четыре года, в 1950 году, родился Борис.

Двадцать два года проработала Шура телефонисткой на станции связи, вела большую общественную работу. Характер у неё не изменился – крутой остался, и не одна соседка прибегала в случае нужды за помощью, когда мужья бушевали после пьянок. А бывало тогда это нередко.

– Сынок рос, я продолжала работать телефонисткой, к тому

времени у нас уже собственный дом был – на ДСРе, свет проводили во все

дома, радио, и главное – я сама была хозяйкой! Водопровод первая на участок провела, ох и сад у нас был! Белым-бело весной, а осенью яблок – море! Я ничего не продавала – у нас специально во дворе у дома были вкопаны столы, скамейки – для соседей. Навалим яблок, ягод – приходите, ешьте на здоровье!

Я по-прежнему ничего не боялась. Чуть что у соседей случится, ко мне бегут – помоги! Одна из соседок – сестра Первого Секретаря ЦК Казахстана Кунаева, бывало, ночью со всеми шестью детишками прибежит ко мне – муж разгулялся! Я их накормлю, постелю, спать положу, сама схвачу палку – и на мужа её! Он матерится, а я хлещу его! Я высокая, он маленький, мой сын Борька кричит:

– Не бейте, мама, убьёте!.. – но больше всего сосед боялся, что я Кунаеву позвоню. Бывает, приду к ним, а соседка больная лежит, ребятишки плачут, печь холодная, дров нет. Я опять мужу нагоняй даю – слушается!

В другой раз сосед-ингуш разгулялся. В трусах, пьяный, среди ночи во дворе жену бьёт! Отобрала у него палку и его же отходила, мужика! В другой раз сосед-белорус пьяный дом поджёг. Я вместе со всеми побежала тушить пожар, а он в ведро бензина налил и хотел в огонь вылить. Я как ударила

ногой – весь бензин на него и опрокинулся. Он испугался, что сам загорится, и убежал. Потом был суд, посадили его на восемь лет.

У меня звание было – младший лейтенант связи. Как члена женсовета меня везде знали – и в обкоме, и в горкоме, и в милиции. В НКВД – само собой, там все свои были, знакомые. Пойдём, бывало, в Рабочий посёлок, обходить нуждающиеся семьи – там будь начеку, бандитов много! А на всякий случай я ремень в сумочке носила… Присмотрела однажды там сруб недостроенного дома, где банда собиралась, вызвала милицию, всех забрали! Муж за меня боялся:

– Ты когда-нибудь нарвёшься! – говорил.

Сын Борис отслужил в армии, стал работать корреспондентом в бишкульской газете, потом выучился на юриста и уехал в Магадан. Муж, с которым я прожила 35 лет, умер. В 58 лет осталась одна. Решительности было не занимать – продала дом, раздала всё нажитое, и с одним чемоданом прибыла к сыну – в Магадан! Борис в то время работал на ответственной должности. Хотя на пенсию могла спокойно жить, но не сиделось дома —

не из таковских. Нашла себе работу, да какую! Как раз по характеру, – и моя собеседница с удовольствием вспоминает то время, когда взялась заведовать общежитием, где жили 70 молодых мужчин.

И каких – бывшие «власовцы»! Осуждённые после войны и отбывающие срок наказания, тоскующие по дому, в её лице они обрели настоящую мать. Под её грозным оком в общежитии прекратились пьянки и матерщина, в комнатах стало чисто и по-домашнему уютно. Зарплата «слабых духом» подопечных ею конфисковывалась безоговорочно, и ложилась на их сберкнижки, которые у неё же и хранились. У «мамочки», как называли её и бывшие вояки, и матёрые уголовники. Команды её строго выполнялись – с ней было лучше не связываться, на руку она была тяжела.

– Я их жалела, ведь это начальство сдало их немцам. Разве их спрашивали? А они скучали по матерям, и меня любили – то и дело