Читать книгу "А зори здесь тихие... - Борис Васильев"

"Пристрелили, — определил старшина. —Свои же, в затылок. Раненого добивали: такой, значит, закон…"

Плюнул Васков. На мертвых плюнул, хоть и грехэтот — самый великий из всех. Но ничего к ним не чувствовал, кроме презрения:вне закона они для него были. По ту сторону черты, что человека определяет.

Человека ведь одно от животных отделяет:понимание, что человек он. А коли нет понимания этого — зверь. О двух ногах, одвух руках, и — зверь. Лютый зверь, страшнее страшного. И тогда ничего поотношению к нему не существует: ни человечности, ни жалости, ни пощады. Битьнадо. Бить, пока в логово не уползет. И там бить, покуда не вспомнит, чточеловеком был, покуда не поймет этого.

Еще днем, несколько часов назад, ярость еговела. Простая, как жажда: кровь за кровь. А теперь вдруг отодвинулось все,улеглось, успокоилось даже и… вызрело. В ненависть вызрело, холодную ирасчетливую ненависть. Без злобы уже.

"Значит, такой закон?… Учтем".

И спокойно еще двух вычел: двенадцатьосталось. Дюжина.

Вернулся, где Четвертак ждала. Поймал взглядее — и словно оборвалось в нем что-то: боится. По-плохому боится, изнутри, аэто — хорошо, если не на всю жизнь. Поэтому старшина вмиг всю бодрость своюсобрал, заулыбался ей, как дролюшке дорогой, и подмигнул:

— Двоих мы там прищучили, Галя! Двоих — сталобыть, двенадцать осталось. А это нам не страшно, товарищ боец. Это нам, считай,пустяки!…

Ничего она в ответ не сказала, не улыбнуласьдаже. Только глядела, в глаза выискивая. Мужика в таких случаях разозлить надо:матюкнуть от души или по уху съездить — это Федот Евграфыч из личного опытазнал. А вот с этой как быть — не знал. Не было у него такого опыта, и устав поэтому поводу тоже ничего не сообщал.

— Про Павла Корчагина читала когда?

Посмотрела на него Четвертак эта, как напомешанного, но кивнула, и Федот Евграфыч приободрился.

— Читала, значит. А я его, как вот тебя,видел. Да. Возили нас, отличников боевой и политической, в город Москву. Ну,там Мавзолей смотрели, дворцы всякие, музеи и с ним встречались. Он — не гляди,что пост большой занимает, — простой человек. Сердечный. Усадил нас, чаемугостил: как, мол, ребята, служится…

— Ну, зачем же вы обманываете, зачем? — тихосказала Галя. — Паралич разбил Корчагина. И не Корчагин он совсем, а Островский.И не видит он ничего и не шевелится, и мы ему письма всем техникумом писали.

— Ну, может, другой какой Корчагин?… Совестностало Васкову, даже в жар кинуло, А тут еще комар наседает. Вечерний комар,особенный. — Ну, может, ошибся. Не знаю. Только говорили, что…

Хрустнула впереди ветка. Явно хрустнула подтяжелой ногой, а он даже обрадовался. Сроду он по своей инициативе во врунах неоказывался, позора от подчиненных не хлебал и готов был скорее со всей дюжинойдраться, чем укоры от девчонки сопливой терпеть,

— В куст! — шепнул. — И замри!…

В куст сунуть ее успел, ветки оправить, сам засоседний валун завалился, и — вовремя. Глянул: опять двое идут, но осторожно,как по раскаленному, держа автоматы наизготовку. И только старшина подивитьсяуспел, до чего же упорно фрицы по двое шастают, как позади этих двух и левеекусты затрепетали, и он понял, что по обе стороны идут дозоры и что немцывсерьез озадачены и неожиданной встречей и исчезновением своей разведки.

Но он-то их видел, а они его — нет, и поэтомукозырной туз был все-таки у него. Единственный, правда, козырь, но тем больнеемог он им ударить. Только уж спешить здесь нельзя было, и Федот Евграфыч всемтелом в мох впечатывался и даже комаров с потного лба согнать боялся. Пустькрадутся, пусть спину подставят, пусть укажут, куда поиск ведут, а там уж ониграть начнет, свой ход сделает. С козырного туза…

Человек в опасности либо совсем ничего несоображает, либо сразу за двоих. И пока один расчет ведет, как дальшепоступить, другой об этой минуте заботится: все видит и все замечает. И, думаянасчет хода с козырного туза, Васков ни на мгновение диверсантов с глаз неспускал и ни на миг о Четвертак не позабывал. Нет, хорошо она укрыта была,надежно, да и немцы вроде стороной ее обходили, так что опасного здесь непредвиделось. Фрицы как бы ломтями местность резали, и они с бойцом аккурат всередину этих ломтей попадали, хоть, правда, и в разные куски. Значит,отсидеться надо было, дышать перестав, раствориться во мхах да кустарничке, ауж потом действовать. Потом соединиться, цели распределить и шугануть из своейродимой да немецкого автомата.

Судя по всему, фрицы опять тот же путьпрощупывали и рано или поздно должны были на Осянину с Комельковой выйти.Конечно, беспокоило это старшину, но не сказать, чтоб слишком: девчатаобстрелянными были, соображали, что к чему, и свободно могли либо затаиться,либо отойти куда подальше. Тем более, что ход свой он планировал на тот момент,когда немцы, пройдя его, окажутся между двух огней.

Диверсанты на прямую вышли, оставляя куст, гдеЧетвертак пряталась, метрах в двадцати левее. Дозоры, что по бокам шли, себя необнаруживали, но Федот Евграфыч уже знал, где они пройдут. Вроде никто на нихнарваться не мог, но старшина все же осторожно снял автомат с предохранителя.

Немцы шли молча, пригнувшись и выставивавтоматы. Прикрытые дозорами, они почти не глядели по сторонам, цепковсматриваясь вперед и каждый миг ожидая встречного выстрела. Через несколькошагов они должны были оказаться в створе между Четвертак и Васковым, и с этогомгновения спины их уже были бы подставлены охотничьему прищуру старшины.

С шумом раздались кусты, и из них порскнулавдруг Галя. Выгнувшись, заломив руки за голову, метнулась через полянунаперерез диверсантам, уже ничего не видя и не соображая.

— А-а-а…

Коротко ударил автомат. С десятка шагов ударилв тонкую, напряженную в беге спину, и Галя с разлету сунулась лицом в землю,так и не сняв с головы заломленных в ужасе рук. Последний крик ее затерялся вбулькающем хрипе, а ноги еще бежали, еще бились, вонзаясь в мох носками Сониныхсапог.

Замерло все на поляне. На секунду какую-тозамерло, и даже Галины ноги дергались замедленно, точно во сне. И Васков ещенедвижимо лежал за своим валуном, не успев даже понять, что все планы егорухнули, что вместо козырного туза на руках оказалась шестерка. И неизвестно,сколько бы он так пролежал и как бы стал действовать дальше, но за спиной егораздался треск и топот, и он догадался, что правый дозорный бежит сюда.