Читать книгу "Загадочные края - Вера Ковальчук"

затем отправиться плясать.

Где-то в середине пира, когда первый голод был утолён, и присутствующие стали есть медленно и разборчиво, наслаждаясь вкусом, новоявленной дочери Сорглана принесли инфал.

– Сыграешь? – спросил граф, отрываясь от кабаньей ноги.

– Почему нет? – Ингрид попробовала струны. – Что-нибудь весёлое?

Она знала и весёлые песни, рассчитанные на всё тех же привередливых её соотечественников. Юмор был тонкий, и сперва в зале царило недоумённое молчание, но затем стены и потолок затряслись от хохота. Гости и домочадцы Сорглана, даже воины, наслушавшиеся за свою жизнь много смешных неприличностей и получившие к ним иммунитет, да и сам Сорглан, сползали под столы в изнеможении и только всхлипывали там, не имея сил смеяться. Не то чтобы слова песни, которую Ингрид решила исполнить, были столь уж неприличны, просто намёки получились такими тонкими и вместе с тем прозрачными, что вызвали бурю гомерического хохота. Когда она закончила петь и играть, ещё минут пятнадцать большинство ни слова не могло сказать. Отсмеявшись же, все запросили повторения, и в результате Ингрид пришлось повторить эту песню семь раз подряд. Её отпустили лишь тогда, когда она вполне серьёзно запросила пощады.

Один из приближённых Сорглана, вытащив из-под лавки странный инструмент, похожий немного на смесь волынки и окарины (основные материалы, пошедшие на него – кожа, глина и дерево), заиграл что-то простенькое, бойкое. Часть мужчин помоложе полезли из-за столов – танцевать, потянулись и женщины. Вынесли ещё пива, и уже хмельные люди продолжили хмелеть, не зная удержу, как это часто бывает на пирах. Впрочем, Ингрид ещё ни разу не видела здесь упившихся до неподвижности. Видимо, они всё-таки умели держать себя в руках, либо же были более стойки к алкоголю, чем её соотечественники.

Она незаметно исчезла из залы сквозь дверь, ведущую на галерею, спустилась во двор, а оттуда – к причалам, села на небольшом возвышении, на нагревшуюся за день землю, в ароматную траву, и стала смотреть на закат, заливший багрянцем, желтовато-белым и червонным вполовину неба. Она чувствовала себя счастливой – впервые за два с лишним года.

8

Лес одуряюще пах.

Ветер, приходящий с моря, разбавлял этот строгий живой аромат запахом соли и влаги, но больше всего среди деревьев пахло, конечно, смолой, зеленью, тёплой землёй и целой гаммой чего-то ещё, сливающегося в единое целое. Солнце золотило листву и проливалось на землю бледными струями света, разрисовывая лесной покров, состоящий из сухой хвои, листьев и веточек, самыми причудливыми узорами.

Канут наслаждался всем, что видел здесь, обонял и ощущал. Он за свою жизнь повидал много различных лесов – и южные дебри, па́рящие под лучами безжалостно-жгучего солнца, и леса средней полосы, видел пустыни, альпийские луга у подножия гор, где паслись неисчислимые табуны, видел степи и тайгу, сквозь которую не продраться ни человеку, ни свету. Но больше всего на свете он любил леса, в которых вырос – северные, бедноватые, низкорослые леса. Они возвращали ему силу и лелеяли, как может лелеять младенца мать.

Именно потому он, как всегда, приказал своим кораблям пристать к берегу, сам отправился домой прямиком, через горный хребет, а корабли отправил в обход – сначала долго на север, а потом долго на юг и затем на восток, следуя прихотливым изгибам полуострова, изрезанного фьордами. Корабли шли под парусами и иногда на вёслах, но путь прямиком был куда короче, и потому Канут, никуда не торопившийся, всегда добирался до места быстрее, чем его люди. И то дело, если забыть об огромном количестве всяких заливов и фьордов, разрисовавших линию берега, Свёерхольм, центр графства Бергден, находился в глубине огромного залива меж двумя полуостровами. Тот, что располагался западнее, был куда длиннее восточного и почти касался своим крайним мысом вечных льдов, а именно его приходилось огибать тем, кто отправлялся в походы, или возвращался из них. Путь был долгим, а Кануту не терпелось почувствовать себя дома. Он и был дома в этих лесах, ведь они входили в Бергден, а значит, принадлежали его отцу.

С собой он взял немного еды и оружие, даже лук, хотя не собирался охотиться, и не стал. При желании в лесу можно было прожить с одним только поясным ножом, найти пропитание и защититься от голодного зверья. Хуже было со встречными людьми, они могли оказаться куда опасней дикого кабана или медведя, но Канут был воином и людей не опасался. Кроме того, меч был при нём. Только доспех он оставил на корабле. А так… Ножа, плаща и «огненного мешочка» в коротких походах через лес ему хватало.

Он знал, что уже близок к горду – и по приметам, потому что земли на три дня пути вокруг дома знал наизусть, и каким-то чутьём, которое присуще скорее животным, чем людям. Но не торопился, хоть ему и очень хотелось увидеть мать, отца, возможно братьев… Невольно Канут поморщился. Да, братьев, но только не Скиольда. Его Кануту видеть не хотелось…

Он шёл, бесшумно ступая по старой, неперепревшей хвое, и отдыхал.

Внезапный звук заставил его затаиться и пойти осторожней. Молодой человек пригнулся и для неопытного глаза стал почти неразличим в мешанине ветвей, даже когда двигался – богатый опыт охотника. Последние метры он преодолел, уже даже не совсем ступая, а будто бы переливаясь из шага в шаг, замер за стволом и молодой порослью и осторожно выглянул.

Сразу за чертой дерев развернулась небольшая полянка, изогнутая серпом, противоположный край которой был совсем близок, меньше чем в десятке шагов. Возле него, вскинув лук, замерла девушка в мужской одежде, сшитой явно на неё, не мешковатой, наоборот, удобно сидящей. Сразу видно, какая стройненькая. Она стояла в профиль к Кануту, но он сразу оценил, какая она тоненькая и гибкая – совсем не похожа на северных женщин, массивных и дородных. Эта больше напоминала стебелёк цветка. Южанку. И красивая. Будто воплощённая родная земля.

Девушка держала в вытянутой руке красиво изогнутый маленький лук – себе под стать. Потом опустила его и наклонила головку, на которой удобно лежала коса, сложенная кольцом. Волосы золотились. Наверное, они у неё длинные, ниже пояса. Беззвучно передвинувшись правее на несколько шагов – за другой ствол – Канут разглядел и её лицо – хоть не такое уж поразительное, как почудилось в первый момент, но красивое, приятно своеобразное. Даже на расстоянии молодой человек чувствовал исходящее от нее обаяние. Он замер и присел на корточки так, чтоб не издать ни звука, не попасть на глаза и