Читать книгу "Котёнок в поисках дома - Юрий Артемьев"

произошедшего тут…

Вон под ногами станок бритвенный валяется. Разобранный. А внутри раньше было лезвие. Спутник или Нева… Не важно.

У сидельцев всё это обзывается одним словом — «мойка».

А это что? А это то, чем я связывал Сеню. Верёвки…

Я рассмотрел верёвки более внимательно… Они оказались не перетёрты, не перерезаны, а просто развязаны…

Вот вам и причина освобождения пленника. Выходит, что это целиком и полностью моя вина. И всё это случилось из-за того, что правая рука у меня не очень хорошо теперь работает. Ну не смог я видимо крепко связать этого гада…

Ну а он за долгое время лежания в ванной, умудрился освободиться от верёвочных пут. Разобрал бритвенный станок. Извлёк «мойку», и встретил вошедшего Натана размашистым ударом бритвы по лицу. Видимо метил по глазам. Отработанный удар…

Я прикинул, как примерно наносился удар… Вот так… Снизу вверх… Да. Именно так…

Но тут, скорее всего, против злодея сыграл национальный вопрос. Характерный нос Натана Левина помешал ему резануть по глазам. Попал в нос, а дальше рассёк бровь и…

А Натан-то у нас молодец! Не растерялся и ввязался в драку с этим отморозком. Ну, или не в драку, а скорее всего в борьбу…

Это слово больше подходит для названия поединка двух не особо подготовленных бойцов в таких стеснённых условиях. Ведь советский совмещённый санузел не позволяет особо размахнуться. Нет тут того, чисто русского размаха. Помните, как в былинах: Раззудись рука! Размахнись плечо!

А тут что? Протянул руку — вот тебе ванна, махнул другой — вот тебе унитаз, а посредине ещё и раковина торчит…

Теснота… Даже теснотищща…

Так-с… Ну а что у нас тут было дальше?

Натан покрупнее да покрепче дохлого Чинарика оказался. Несмотря на это Сеня всё ещё пытался сопротивляться. Вон как они всё вокруг разнесли.

Но, в конце концов, всё-таки забил добрый музыкант злого уголовника фаянсовой крышкой от сливного бачка. Бил видимо остервенело, и вовремя не остановившись в горячке боя, нанёс уже мёртвому телу несколько лишних ударов.

В итоге — наши победили. Враг разбит. Причём буквально и вдребезги…

Правильно кто-то из древних сказал: «Добро обязательно победит зло. Поставит его на колени и жестоко убьет…».

А потом ещё и забьёт, превратив в кровавую лепёшку крышкой от бачка унитаза…

— Саша! Как ты можешь стоять над растерзанным трупом и при этом ещё и глумливо шутить?

— А это, моё Солнышко, называется — цинизм. Вполне здоровое человеческое чувство. Он позволяет не сойти с ума на поле боя.

— Мне кажется, что мы давно уже с тобой сошли с ума.

— Если учитывать то, что внутри тебя таится рядом с твоим сознанием ещё и моё в придачу…

— Нет. Не только это. Это фантастично, но уже как-то даже привычно. Но все эти трупы… Ты ведёшь меня по дороге неизвестно куда, а позади оставляешь только трупы.

— Неправда. Вот у нас уже есть два друга, которые готовы за нас в огонь и в воду.

— Мне кажется, что ты их просто используешь.

— Все люди используют других людей. Но если это проявляется только в одну сторону, то это — эгоизм. А если это обоюдное действие, то это может называться и словом дружба.

— Я раньше думала, что дружба — это нечто иное.

— Я не помню, говорил ли я тебе. Инга, что в этой жизни люди делятся на несколько категорий. Есть те, от которых тебе что-то надо. Есть те, кому что-то надо от тебя. И есть совсем равнодушные люди, которым от тебя ничего не надо, и до которых тебе тоже нет никакого дела.

— Это всё как-то некрасиво звучит. Неужели всё в этом мире так? Неужели принцип «Ты — мне, я — тебе…» главный в этом мире?

— Инга! Я не праведник. Я не Иисус, который прощал врагам своим то зло, которое они творили. Если меня ударят по щеке, то получат от меня такую сдачу, что мало им не покажется. Но я готов сражаться хоть с чёртом, хоть с дьяволом не только за себя, но и за тебя, за своих друзей. И даже порою готов встать на защиту слабых, тех, кого я даже не знаю, если им угрожает опасность. Это заложено в меня. Я не могу пройти мимо, когда злой и сильный обижает слабого. Ты слышала выражение, что «Добро должно быть с кулаками»? Я буду этими кулаками. А ещё ножом, кастетом, пистолетом… Чем угодно я буду стоять против зла. Если я смогу убить одного злодея — это хорошо. Если несколько — это ещё лучше. Сколько смогу, столько…

— Саша! Остынь! Я только спросила, как ты можешь шутить, стоя над мёртвым телом, а ты мне тут прочитал целую лекцию о добре и зле…

— Извини! Сорвался. Это тоже, наверное, нервное… Думаешь мне так легко видеть весь этот кровавый сюрреализм? Ладно… Пошли спасать нашего друга Натана…

* * *

В комнате тем временем уже шла подготовка к пластической операции на морде лица еврейского музыканта. Снова застелен клеёнкой раздвинутый стол. Снова аккуратно разложены ампулы, бинты и салфетки. Склянка с перекисью стоит под рукой. На кухне кипятится блестящий металлический ящичек со шприцами, зажимами и скальпелями. А пока суть да дело, Вадим бинтует раненому порезанные ладони.

Картина маслом: Полевой, блин, госпиталь в партизанском отряде имени товарища Вильгельма Телля и друга его Робина Гуда.

— Вадик! Что тут с нашим другом? Кроме лица. Там и так всё… на лицо. На лице…

— Пальцы, ладони… порезы стеклом, бритвой… Ничего серьёзного. Но задницу ему придётся кому-то вытирать пару-тройку дней.

— Оставь в покое мою задницу, извращенец!

Оппаньки! А я и не знал, что такие шутки были в ходу не только в загнивающей Америке, но и в прогрессивном Советском союзе среди медицинской и музыкальной интеллигенции.

— А по маленькому, Натан, будешь делать сидя, как девочка.

— Почему сидя? — попался на развод раненый.

— Ну, держать-то ты не сможешь… Не Ингу же просить…

Пришлось вмешаться мне.

— Ребята, давайте жить дружно! — ну прям новая серия мультфильма «Будни кота Леопольда».

— Да мы и не ссоримся. — откликается Айболит.

— Это просто у него шутки такие…

— Дурацкие?

— Нет, блин. Ветеринарские. Давай уже начинай меня зашивать, живодёр!

— Ага… А ещё я в детстве очень любил играть в куклы. Я отрывал им ноги руки, голову.

— Ты что? Серьёзно? — не задумываясь спросил я, уже понимая, что он умудряется шутить даже в такой обстановке.

— Ага. Я же говорил, что он — живодёр. — снова наехал на друга Натан.

— Ты