Читать книгу "Живая мозаика - Людмила Константиновна Татьяничева"

кто любит жить по принципу «тише едешь — дальше будешь», начнут в меня пальцами тыкать: вот, полюбуйтесь, какие они — инициаторы-новаторы! Но забота не о них: главное, чтобы товарищи голов не вешали!

Бывший моряк-краснофлотец, он терпеть не мог «штиля». В любом деле любил крутую волну, упругость движения.

Самой высокой из его воли была борьба за выношенный и выстраданный им такой стиль работы на печи, когда сталевар и мастер — одно лицо.

На личном примере Алексей Николаевич доказал, что это вполне осуществимо.

Почин Грязнова одобрил директор комбината Г. И. Носов, поддержал Челябинский обком партии. А затем состоялось решение Наркомата черной металлургии СССР, где было сказано: «Поддержать инициативу сталевара Магнитогорского комбината товарища Грязнова о совмещении профессий сталевара и мастера и о переходе на новую систему работы «сталевар-мастер».

Датировано это решение апрелем 1940 года…

…Когда грянула Великая Отечественная война, передний край Алексея Грязнова переместился на боевую линию огня…

— Мое место там. — Его светлые глаза смотрели задумчиво и строго. — Сталь варить я еще успею. Война — это временно. А труд вечен…

Среди наших семейных реликвий бережно хранится пожелтевшая телеграмма двадцатишестилетней давности:

«Поздравляю магнитогорцев праздником двадцать четвертой годовщины Октябрьской революции желаю больших успехов выплавке чугуна стали боевой вам привет Алексей Грязнов».

Он погиб, защищая Родину.

Прошедшим летом мне снова довелось свидеться с Алексеем Грязновым. Точнее — с улицей его имени.

Как все улицы правобережного Магнитогорска, она стройна и просторна.

Узорные тени листвы лежат на асфальтовых дорожках.

Я шла, размышляя: каким бы он был сейчас, Алексей Николаевич Грязнов? Кем бы он был: мастером, начальником цеха, партийным работником? Или, верный своему призванию, варил бы скоростные плавки на новых огромных печах, выдающих не потоки, а реки металла? Не знаю… Но в одном уверена твердо: он был бы там, где нужнее. На переднем крае своей судьбы! И как в далекие свои молодые годы, жил бы горячо, неуспокоенно, крылато. Не просто жил, а боролся. Во имя настоящего. Во имя будущего.

Об Алексее Грязнове нельзя думать как об ушедшем навсегда. Течет, бурлит молодая улица. Это продолжается его жизнь. Это — он. Плавится в мартеновской печи очередная скоростная плавка — это тоже он. Развеваются, пламенеют на широком ветру октябрьские победные знамена — он искра их высокого пламени. Жаркая, негасимая!

II

СТРОГОСТЬ И СЕРДЕЧНОСТЬ

Мы были в гостях у главного сталеплавильщика Магнитогорского комбината Алексея Григорьевича Трифонова.

Хозяйка дома, приветливая Лидия Федоровна, угощала «фирменным» блюдом — заливным из окуня. Не покупного, а добытого стараниями заядлого рыболова Алексея Григорьевича. Свежая рыба в этом гостеприимном доме — круглый год.

Не виделись мы давно, поэтому разговор получился пестрый, о многом хотелось расспросить и узнать.

Алексей Григорьевич был «в ударе». Острый на слово и обладающий чувством юмора, он живо и колоритно рассказывал о наших общих знакомых, о событиях заводской жизни.

В дверь постучали. Вошла высокая девушка с четко прорисованными чертами смуглого лица.

Хозяева приветливо заулыбались, пригласили к столу.

Но девушка сказала, что очень спешит и зашла только позвонить, если, конечно, не помешает…

Она прошла в соседнюю комнату к телефону.

— Это наша соседка, — пояснила Лидия Федоровна.

— Не соседка, а дочь нашего друга Павла Ивановича Батиева. Недавно институт окончила. Инженер-металлург. Вот отец порадовался бы…

Только что улыбавшиеся глаза Трифонова наполнились грустью. Наступило молчание. Та самая минута тишины, когда необходимо, чтобы картины прошлого ожили в душе, став явью.

Павел Иванович Батиев многие годы был бессменным секретарем партийной организации второго мартеновского цеха.

Моя первая встреча с ним произошла вот при каких обстоятельствах.

Мне нужно было собрать материал для очерка о сталеварах — мастерах скоростных плавок. О Батиеве слышала много хорошего, поэтому в первую очередь решила обратиться к нему.

Огромного роста, худощавый, но очень широкий в кости, с доброй смешинкой в темных внимательных глазах, он озадачил меня вопросом:

— У вас, поди уж, и план будущего очерка готов. Надо только факты подобрать для иллюстрации?

Я обиделась.

Павел Иванович заулыбался:

— Что обиделись — это хорошо. Значит, хотите поглубже заглянуть в нашу жизнь. А то ведь всякое бывает. Умудрился же один автор поместить сталевара в доменный цех. Запомнилась мне эта строчка: «Стоит у домны сталевар». А на меня не сердитесь, ладно?

И сказал он эти слова так мягко и сердечно, что все колючки, которые я приготовила для самообороны, исчезли сами собой.

Потом-то я узнала, что так бывало не только со мной: на Батиева редко кто обижался, хотя он был строг и никому не давал поблажек. Особенно самому себе.

Дело заключалось, очевидно, в том, что высокая требовательность и принципиальность сочетались в нем о удивительной простотой и человечностью.

Это от него услышала я однажды поразившую меня фразу:

— Непримиримость требует сердечности.

Мне тогда казалось, что понятия эти полярны.

Батиев был отличным педагогом, сам не подозревая этого. Пройдя большую трудную школу жизни, он обладал счастливым умением «скачивать шлак» из человеческих характеров и взаимоотношений. Причем делал это тактично, щадя самолюбие человека, не ущемляя чувства личного достоинства.

Запомнился мне один разговор Павла Ивановича с молодым способным сталеваром. Работать он умел и любил, но был заносчив и самовлюблен донельзя. С тех пор как его имя стало довольно часто мелькать в печати, он возомнил о себе невесть что, стал свысока относиться к товарищам, приемами работы которых охотно пользовался.

Надо было видеть, с каким независимым видом зашел этот сталевар в комнату партбюро!

— Вызывали? — спросил намеренно небрежно.

— Приглашал, — спокойно ответил Батиев.

Лицо сталевара расплылось в улыбке: он уже привык, что его приглашают не иначе как советоваться, представительствовать, давать интервью.

Подперев худощавое смуглое лицо крупной ладонью, Батиев задумчиво сидел за своим тесноватым простым столом, на котором не было ничего, кроме чернильницы и свежего номера газеты.

— Вот я присматриваюсь к твоей работе, — проговорил Павел Иванович негромко, — и знаешь, что мне кажется у тебя самым ценным? Это умелое использование опыта передовых сталеваров. Ты берешь лучшее, что есть у других, и добавляешь свое. Получается как бы сплав коллективного опыта. Именно в этом — твоя сила.

Лицо сталевара вспыхнуло жарким румянцем, словно он заглянул в мартеновскую печь, подойдя к ней слишком близко.

А Батиев невозмутимо продолжал:

— Было бы хорошо рассказать тебе об этом на заводском активе, где речь пойдет о резервах повышения производительности, о коллективной ответственности бригад за работу печей. Твое выступление многих заставит задуматься: чего греха таить, есть у нас такие, которые вместо обычного «мы», «наша бригада» на всех перекрестках трезвонят: «мой метод»,