Читать книгу "Реальное и сверхреальное - Карл Густав Юнг"

понимает каждый. Сознание сегодня изрядно расширилось и разрослось, но, к несчастью, только в пространственном отношении, никак не во временном, иначе мы бы обладали гораздо более живым историческим чувством. Будь наше нынешнее сознание менее сиюминутным, обладай оно исторической непрерывностью, мы помнили бы об аналогичных метаморфозах божеств в древнегреческой философии, и это знание побудило бы нас, наверное, более критично трактовать наши текущие философские допущения. Впрочем, предаваться подобным размышлениям нам упорно мешает дух эпохи. История для него – просто-напросто арсенал подходящих доводов, которые позволяют, например, обронить при случае – мол, уже старик Аристотель это знал. При таком положении дел мы должны спросить себя: а каким образом дух эпохи обрел свою зловещую силу? Несомненно, перед нами важнейший психический феномен, как минимум предубеждение, укоренное столь глубоко, что, не уделив ему должного внимания, мы ни за что не сможем даже подступить к проблеме души.

Как я сказал, непреодолимая склонность объяснять все на свете физическими причинами соответствует горизонтальному развитию сознания на протяжении последних четырех столетий, и эта горизонтальная перспектива представляет собой реакцию на исключительно вертикальную устремленность готической эпохи. Налицо этнопсихологический феномен, который как таковой нельзя рассматривать с позиций индивидуального сознания. Подобно первобытным людям, мы поначалу вовсе не осознаем наших действий и лишь значительно позже понимаем, почему мы действовали тем или иным способом. Между тем мы довольствуемся всевозможными рациональными объяснениями своего поведения, в равной степени неадекватными.

Осознавай мы дух эпохи, нам стало бы ясно, откуда у нас эта склонность объяснять все физическими причинами; мы догадались бы, что поступаем так, потому что наши предки слишком многое сводили к духу. В результате мы бы сразу стали критически относиться к этой своей склонности. Мы сказали бы себе: скорее всего, сейчас мы совершаем ту же самую ошибку, только в противоположном отношении. Мы тешимся мыслью, будто о материи знаем куда больше, нежели о «метафизической» душе (духе), и потому переоцениваем материальные причины и полагаем, что они одни служат достоверным объяснением жизни. Но материя ведома нам ничуть не лучше, чем душа. Об основополагающих явлениях мы не знаем вообще ничего; лишь признавая свое невежество, мы возвращаемся к состоянию равновесия. Сказанное ни в коей мере не опровергает тесную связь психических событий с физиологией мозга, желез и тела в целом; мы по-прежнему глубоко убеждены в том, что содержание нашего сознания в значительной степени детерминировано чувственным восприятием. Также нельзя отрицать того факта, что неизменные характеристики физической и психической природы бессознательно «внедрены» в нас через наследственность; вдобавок на нас воздействуют с неослабевающей силой инстинкты, способные усиливать, подавлять или как-то еще видоизменять самое духовное содержание. Приходится мириться с тем, что с точки зрения намерений, целей и чувств человеческая психика, насколько возможно в ней разобраться, есть прежде всего достоверное отображение всего, что мы называем материальным, эмпирическим и посюсторонним. Наконец, принимая во внимание все перечисленное, спросим себя вот о чем: быть может, психическое является вторичным проявлением – эпифеноменом, целиком и полностью зависимым, – физического субстрата? Наши собственные рассудительность и посюсторонность подталкивают к утвердительному ответу, и только сомнения во всемогуществе материи могут заставить нас критически взглянуть на это научное мнение по поводу человеческой души.

Уже доводилось слышать возражение, что подобный взгляд сводит все психические события к какой-то активности желез, что мысли понимаются как выделения мозга, что в итоге мы приходим к психологии без психики. С данной точки зрения следует признать, что психическое само по себе не существует, что оно ничто как таковое, что это просто отражение процессов, протекающих в физическом субстрате. Никто не спорит с тем, что эти процессы обладают свойством осознанности, ведь иначе, как утверждается, о психике вообще не было бы речи, ведь в отсутствие сознания рассуждать попросту не о чем. То есть сознание является условием sine qua non для психической жизни, а значит, для самого психического. Вот так и вышло, что вся современная «психология без души» изучает сознание, тогда как бессознательного психического для нее не существует.

Отмечу, что о какой-то единой современной психологии говорить неправильно – их сегодня десятки. Это любопытно, особенно если вспомнить, что есть единая математика, единая геология, единая зоология, единая ботаника и т. д. А психологий так много, что один американский университет ежегодно публикует толстый том под названием «Психологии» [71]. Я убежден, что психологий на свете столько же, сколько есть философий, ибо последних тоже не одна, а множество. Упоминаю об этом обстоятельстве, чтобы показать, что психология и философия неразрывно связаны между собой вследствие тесного взаимодействия предметов их изучения. Психология изучает психическое, а философия, если коротко, познает мир. Вплоть до недавнего времени психология считалась особым разделом философии, однако ныне мы движемся к осуществлению предсказания Ницше – к расцвету психологии как таковой, грозящему даже поглотить философию. Внутреннее сходство обеих дисциплин состоит в том, что они суть системы суждений об объектах, которые не до конца доступны опыту и потому не могут быть в достаточной степени познаны через эмпирические исследования. Тем самым обе дисциплины подвержены спекуляциям, и в результате возникает такое разнообразие мнений, что потребуется множество толстых книг для их изложения. Эти дисциплины не могут обойтись одна без другой и постоянно обеспечивают друг друга неартикулированными (unausges-prochene) – и по большей части бессознательными – предположениями.

Нынешняя уверенность в первичности физических объяснений привела к тому, что, как отмечалось выше, возникла «психология без психики», то есть к мнению, что психическое – всего-навсего результат биохимических процессов. Что касается современной, научной психологии, которая отталкивалась бы от духа, ее попросту не существует. Никто сегодня не осмеливается строить научную психологию на допущении о психике, независимой от тела. Идея самостоятельности духа и автономной мировой духовной системы, которая является необходимой предпосылкой для существования отдельных индивидуальных душ, в наше время чрезвычайно непопулярна (мягко говоря). Здесь я должен заметить, что еще в 1914 году я присутствовал в Бедфордском колледже в Лондоне на совместном заседании Аристотелевского общества, Ассоциации разума [72] и Британского психологического общества; там состоялся симпозиум, посвященный рассмотрению вопроса, заключаются ли индивидуальные разумы в Божественном. Попробуй кто-либо в Англии оспорить научный статус этих обществ, такого человека, думаю, никто не стал бы слушать, ибо в состав этих обществ входят «сливки» английской интеллигенции (Intelligenz). Пожалуй, я единственный среди всех слушателей изумлялся доводам, в которых отчетливо звучало эхо тринадцатого столетия. Этот случай показывает, что представление об автономном духе, существование которого признается за данность, еще не целиком исчезло из европейского мировоззрения и не до конца превратилось в средневековую окаменелость.

Памятуя об этом, возможно, как мне кажется, набраться мужества и рассмотреть «психологию