Читать книгу "Метрополис. Город как величайшее достижение цивилизации - Бен Уилсон"

История Наварину-парка – часть более широкого глобального движения, в рамках которого протестующие забирают и меняют общественные пространства и здания в городах, и происходит это по всему миру. В 2011 году демонстранты заняли площадь Тахрир в Каире и Пуэрто-дель-Соль в Мадриде. Движение «Захвати Уолл-стрит» организовало лагерь в Зукотти-парк в Нью-Йорке, после чего схожие протесты начались по всему миру. В 2013-м протестующие на месяцы оккупировали Гези-парк в Стамбуле.

Все эти примеры гнева, обращенного против властей, имеют многочисленные и разнообразные причины. Но у них можно также разглядеть и нечто общее: они говорят нам много о том, как города изменились за последние десятилетия. Во многих аспектах общества стали более интровертными, частное пространство получило приоритет над общим, гражданским. Эпоха, начавшаяся событиями 11 сентября, отмечена тем, что безопасность и всеобщий контроль стали ключевыми чертами городских центров, мест, где происходит наблюдение за всякой активностью. По всей планете публичные ареалы во многих случаях подверглись приватизации, очистке и регуляции. Моллы, торговые центры, финансовые районы и торговые улицы нельзя назвать ни полностью общественными, ни частными, они находятся где-то посередине. Оккупация и трансформация Наварину-парка – а также других парковок и строений в Афинах – случились после долгого периода, в который публичное пространство в городе эродировало. Турецкие протесты 2013 года вспыхнули, поскольку правительство президента Реджепа Эрдогана захотело уничтожить один из последних зеленых парков Стамбула, заменить его торговым центром.

Площадь Тахрир в Египте, что в переводе значит «площадь Освобождения», служила центральной точкой многочисленных протестов долгие годы. Однако при режиме Хосни Мубарака «общественное пространство» стало равняться «пространство, принадлежащее правительству»: его стали жестко контролировать, а всякая политическая активность оказалась запрещена.

В 2011-м на площади Тахрир собрались люди различных религиозных и политических воззрений, с разным культурным багажом и доходом. «Площадь была постепенно трансформирована в город внутри города. За три дня возникли кемпинги, медпункты, помещения для работы СМИ, проходы, сцены, туалеты, тележки с едой и напитками, киоски с прессой, а также выставки». Каждый день протестующих развлекали «концертами, соревнованиями, дискуссиями и речами заметных медиаперсон».

Оккупация площадей и парков, развернувшаяся по всему миру, была критическим проявлением самосознания современного мегаполиса, попыткой воссоздать идеальный, утопический город в пределах существующего. Попыткой восстановить места, где политические споры происходили бы рядом с представлениями, сталкивались бы сатира, отдых и возможность поесть, пообщаться и купить что-то на рынке, – и все это в эпоху, когда урбанистическая социальная жизнь сдалась под натиском требований безопасности, коммерции и автомобилей[95].

Временная оккупация мест рядом с эпицентрами финансового могущества (как в случае с Зукотти-парком в Нижнем Манхэттене) или политической власти (площадь Тахрир) и трансформация их в места демократического протеста служили идеологическим целям. В Гези-парке люди подчеркивали разными способами, что Стамбул был изменен против воли его жителей. Однако во многих местах общественные городские пространства были изменены жителями, поскольку они хотели вернуть общественную жизнь в сердце метрополиса. Например, в Мадриде жители района Ла-Латина захватили строительную площадку и решили, как ее использовать. Летом El Campo de Cebada (Ячменное поле), как назвали место, наполнили надувными бассейнами; там были встречи жителей квартала, дебаты каждые две недели, завтраки, игры и кинотеатр на открытом воздухе; аборигены построили баскетбольную площадку и разбили сады. Десятилетиями в Гонконге тысячи трудовых мигрантов с Филиппин по воскресеньям заполняли улицы вокруг городских банков, бутиков и пятизвездочных отелей, чтобы устраивать пикники, танцевать, общаться и протестовать. Альтернативный город за несколько часов появлялся внутри обычного, когда его беднейшие жители захватывали в собственность роскошный финансовый центр и адаптировали под свои нужды.

Общественное пространство – это пространство конкуренции. В автократических режимах, от месопотамских городов до средневековых монархий и коммунистических государств, открытые территории в центре использовались в первую очередь или же исключительно для демонстрации мощи государства, его военной силы, они были аренами, где граждане могли скорее наблюдать, чем участвовать. В городах, построенных под влиянием конфуцианства, публичное пространство было священным, им управляли обязательные ритуалы, что также оставляло мало места для повседневных социальных взаимодействий. Раздраженный тем, что постоянно приходится кланяться благородным верховым на Джонг-ро, главной улице Сеула, простой народ предпочитал узкие переулки, шедшие параллельно, во все время правления династии Чосон (1392–1897). Известные как pimagol («улицы для избегания лошадей»), эти проходы с их ресторанами и магазинами стали местом, где собирались, говорили и общались, то есть неофициальным публичным пространством вдали от правил, которым подчинялась официальная часть метрополиса[96].

Уличная активность – показатель публичной, общественной природы больших городов. Но при этом всегда существовали расхождения по поводу того, как использовать улицы. Это место для социализации, для бизнеса, для прогулок, для игр или для чего-то еще? Для уличного движения и социального контроля? Расхождения в ответе на этот вопрос существовали на протяжении всей истории городов. Для Джейн Джекобс улица, где доминируют пешеходы, используемая разными способами, лежит в самом центре урбанизма. Как она не раз заявляла, спонтанный порядок, наблюдаемый в городах, основывается на многочисленных видах деятельности и крошечных интеракциях на уличном уровне. Она писала свои работы в 1950-х и 1960-х, когда уличная жизнь на тротуарах Манхэттена оказалась под угрозой из-за скоростных автомагистралей. Ничто не было столь омертвляющим для социальной улицы, чем появление доступных автомобилей. Сражение против нашествия автомашин на городские улицы является частью более масштабной битвы за городскую душу, что развернется в нашем столетии.

Публичное пространство – общая территория, доступная для всех, именно там гражданское общество обретает форму. Города всегда были лабораториями для политических экспериментов и время от времени местами, где начинались радикальные перемены; именно поэтому за право попасть в большой город шла борьба. Что отличало полисы Древней Греции от городов, существовавших ранее, и что делает их заметным явлением в истории урбанизации – то, как именно политическое развитие полиса определяло физический план города. Греческие слова «я покупаю» – agorázo и «я говорю на публике» – agoreúzō пришли от термина «агора». Бьющееся сердце полиса, агора была тем пространством, где коллективная энергия полиса – торговля, развлечения, слухи, легальные процедуры и политика – сливались, образуя единый поток общения. Одновременно можно было видеть в одной ее части танцы и пение, в другой выступал глотатель мечей, соперничавший за внимание публики с жонглером. На рядах табличек, выставленных на солнце, городские финансисты отражали сегодняшние операции, стараясь услышать друг друга через крики продавцов рыбы и фруктов. Магазинчики и рыночные палатки обеспечивали все, в чем мог нуждаться цивилизованный человек. Китай, Мезоамерика, Вавилония, Египет и Месопотамия по контрасту отличались тем, что там сердце города было местом для актов священной власти, а не для людей.