Читать книгу "Обезьяна приходит за своим черепом - Юрий Домбровский"

Офицер ткнул отца ногой так, что он отлетел, вытащил браунинг и ударил им Ганку.

Ганка продолжал колотить усатого.

Офицер ударил второй раз в упор, по затылку, действуя рукояткой браунинга как молотком, и так сильно, что мне показалось, будто у Ганки треснул череп. Звук от удара был тупой и деревян-ный.

Ганка упал на бок.

Офицер взял его за ногу и оттащил в сторону.

В комнату вбежали несколько солдат, они остановились, смотря на происшедшее.

Оба - и Ганка и усатый - лежали на полу.

Вид у усатого был самый жалкий. Из расквашенного носа капала кровь. Черный кожаный плащ распахнулся, и из-под него показались пиджак и сиреневая рубашка.

Румяный офицер обернулся, поглядел на солдат, покачал головой и, глумливо усмехаясь, подошел к Ганке с браунингом в руке.

Тогда усатый вдруг поднял голову.

Лицо, глаза, нос - все у него было мокрое, все блестело. Он хрипел, поводил шеей и при этом болезненно морщился.

- Не надо! - сказал он обморочным голосом, увидев браунинг. - Помогите мне подняться.

Он стал вставать, опираясь рукой на стул, но повалил его и снова сел на пол.

- Черт! - выругался он с омерзением. Румяный офицер стоял и улыбался. Видно было по всему, что он доволен унижением усатого.

- Хорек! - не то выругался, не то похвалил он Ганку. - Куда он вас?

- Не надо... - тупо повторил усатый и осторожно повертел шеей. - Дайте воды!

Ему налили стакан.

Он взял его, но только пригубил и отставил в сторону. Потом встал, посмотрел на солдат и неожиданно рассвирепел.

- А вы чего тут? - закричал он. - Ну, чего, чего рты разинули? Чего не видели?! Кто у вас тут старший? Взять эту чешскую свинью!

Вошла мать с большим узлом и положила его на стол.

- Вот, Ганка, - сказала она.

Ганка лежал на ковре, согнув ноги в коленях.

Мать подошла к нему.

- Вот, Ганка, - сказала она ласково, наклоняясь над ним, так, как будто ничего не случилось. - Здесь я вам положила кое-какие вещи - хлеб, сало, смену белья, потом одеяло и подушку.

- Да он не донесет! - сказал солдат. - Какое ему тут сало! Тут ему не сало нужно, а...

Между тем Ганку подняли и поставили на ноги. Он стоял, закрыв глаза и полуоткрыв рот.

- Сало! - повторил солдат. - Какое ему тут сало! Вы посмотрите-ка на него! Сало! - и он, ухмыляясь, покачал головой.

- Да как же так? Как он пойдет? - забеспокоилась мать. - У него же ничего нет.

- "Как же так! Как пойдет!" - закричал усатый, каким-то чуть ли не бабьим, скандальным голосом. - А вот бегать не надо! Не надо бегать! Надо себя вести по-человечески! Он имел полную возможность и собраться, и все!.. Вот мы ему теперь покажем это освещение...

Он закашлялся, задохнулся, затрясся, затопал ногами, пересиливая кашель, и махнул рукой.

- Давайте сюда, - сказал матери солдат, - я донесу. Не бойтесь, давайте, все цело будет.

Они ушли, не захватив рукописи.

Ганка лежал на руках солдат, и глаза его были устремлены мимо лица матери, мимо вещей и стен...

- Вот, - сказала мать, когда дверь захлопнулась за последним солдатом. - Теперь ты понимаешь, от чего я хочу избавить тебя!

Отец сидел в кресле, смотрел на мать, и глаза у него были дикие и бессмысленные.

- Господи, - сказал он тихо, - что же это такое было?

Потом он схватил Сенеку и стал его быстро перелистывать, ища какую-то ему нужную страницу.

- Ну не волнуйся, Леон, - сказала мать. - Теперь уж ничего не поделаешь, приедет Фридрих - будем хлопотать. Тебе нужно выпить кофе, но он, - она приложила руку к кофейнику, - совсем холодный. Надо пойти подогреть.

- Стой! - закричал отец, отыскав нужное место. - Вот это самое. Слушай, Берта! - И он прочел громко и торжественно:

Рожденный

В долине рек, огромный змей свистит.

Он выше сосен поднимает шею

И голубую голову, влача

Далеко по долине хвост кольчатый.

Он спермой гибельной осеменил

Сухую землю, и она родила

Железных воинов сомкнутый строй.

Гремит труба, и медь рожка поет.

Они же, порожденные землей,

Не знают человеческих наречий,

Их слово первое - враждебный крик!

Разбившись меж собою на полки,

Они дерутся, силясь доказать,

Что семени змеиного достойны.

Перед зарей вас родила земля,

Погибнете вы раньше звезд вечерних*.

* Перевод мой. В подлиннике очень любимый Сенекой, но чуждый русскому стихосложению анапестический диметр. (Здесь и далее примечания автора.)

Он положил книгу и посмотрел на мать.

- И они погибнут, Берта, - сказал он негромко, с силой глобокого убеждения, - все до одного. Они любят ссылаться на древнюю историю и мифологию. Так вот, во всех мифах человек всегда побеждает дракона. Ты видела, что сделал Ганка? Он маленький, худой, а как захрипел этот волкодав! Ты, я, Ганка - смотри, нас уже трое, одна пятнадцатимиллионная нашего народа.

Мать подошла к окну и отдернула занавес.

Одинокий солнечный луч, пробившийся сквозь тучи, лег на стол, и сразу засветились черным серебром кофейник и синие тарелки с золотыми ободками.

Перед зарей вас родила земля,

Погибнете вы раньше звезд вечерних!

повторил отец и вздохнул. - Ну что же, давай пить кофе, Берта.

Глава пятая

Город переживал тяжелое время.

На третий день вдруг перестал ходить троллейбус. Говорили, что скоро будет выключена и осветительная сеть: вся энергия будто бы переключается на военную промышленность. Из пятнад-цати кинотеатров работало только три, и в них шли идиотские фильмы о ковбоях и красавицах. Но скоро Третья империя показала свое уродливое лицо. Собственно говоря, лиц было несколько.

На экране маленький, очень верткий человек, почти карлик, с зачесанными назад волосами и удлиненным обезьяньим черепом что-то говорил с эстрады, махал рукой и улыбался.

Ему хлопали и несли цветы.

Другой был толст, кряжист, но очень поворотлив.

Из всей компании он выглядел наиболее солидным.

Он не появлялся на эстраде, не говорил речей, и ему не подносили цветов.

Он шел тяжелой походкой мимо выстроившихся полков, а в ответ на приветствия поднимал руку. От его грубого лица орангутанга, угловатой походки, коротких, узловатых пальцев - от всего-всего, даже от жестких коротких волос и какого-то стволистого затылка, исходила та тупая, неразумная мощь, которую жители города чувствовали в его марширующих войсках, в его законах, в его расправах.