Читать книгу "По фактической погоде (сборник) - Наталия Ким"

Девочка-подросток молчит, искрясь.

Мама чувствует, что ее присутствие не нужно никому здесь. Мама плачет. Маме некуда пойти, кроме кухни.

Девочка остается одна и расслабленно вздыхает. Быстро пишет подряд в строчку все известные ей матерные слова, шепчет непристойности, ложится в постель в одежде, ей хорошо, очень хорошо, внутренний демон танцует с кольчатыми бубенцами в руках, их звон убаюкивает, девочка спит тяжким потным сном, пока мать курит на кухне одну за другой, одну за другой, бессмысленно уставившись на настенный календарь с тигром. Цифры на календаре сливаются, часики тихо звякают – Москва, полночь, и к ней тоже приходит сон, маленькая смерть.

Терапия (свидетельство)

– Мне мой принес бананы с пролежнями!

– А мои купили бананы – уже трупы.

– Я б селедки щас так бы съела. Муж говорит, копыта на холодец взял, так рульку пожидился правильной фирмы, теперь второй раз брать, а эту собаке евойной, хрен с тобой, захленись слюной!

– Ой, ну сколько можно орать-то! Больно ей! Пошла на хер, пока поезда ходят!

– Женщина, сойди в пятнадцатый кабинет на процедуры, ноги отваливаются с вас всех сахар брать по пять раз в день. Ну и что – температура, ты ж ходячая! Кашляй тише, ссы медленней!

– Мрут все. Бабка ночь ныла-орала, под утро температуру ей принесли, а она уж все. Выкатили и не накрыли даж лицо-от, а мы мимо до сортира… Ох, царство небесное всем правнославным…

– У меня глаза да нос остались. Ножки, как у козерожки. Пропердеться не могу, болит все. Сглазили меня на Пасху, сглазили.

– Женщина, вы как фамилия? Ну, вспоминай быстрей! Тебе на ночь длинный и короткий, поняла? Короткий – как фамилие твое, ха-ха-ха. Ты потеешь, нет? Мож, климакс, а не пневмония? Че такое «рано», рано у всех неодинаковое.

– Гляди, пузо у меня. Вода одна, вот тут. Потрогай! Да потрогай, грю, брезгаешь, что ли?! Во-от, чуешь? Сливать будут, а я им – только через реланивум чтобы! Иначе я их затоплю, нарочно все, если без реланивума.

– Че на обед? Тьпфу, суфле. Говнофле! Я такое не ем. Я б щас очень горчички на хлебушко. Хлебушко страсть люблю.

Почему так болезненно воспринимается нарушение личных границ именно в замкнутом помещении, когда твоим сокамерницам скучно… Они обсудили по двадцать раз меню на Новый год, вспомнили, как было принято праздновать у родителей, кумов, сватов; им совершенно не интересно услышать другого, скажем рецепт какой-то, ни малейшего любопытства, важно только высказаться про свое – «нет, а вот у нас…». Почему так ранят и кажутся настолько пошлыми разговоры о естественных отправлениях, когда тебя просят посмотреть, какого цвета нынче содержимое мочесборника, приглашают к дискуссии на тему. Ты читаешь, но ей именно сию секунду приспичило показать тебе фотки с прошлогоднего корпоратива, внука в костюме на празднике, летние пейзажи с шашлыками и пойманной рыбой. Если ты в наушниках, но ей надо, то будет громко звать или даже подойдет, чтоб привлечь твое внимание, руками помашет, за наушник дернет – слышь, бабка-то, что орала всю ночь, померла! Ты настолько в раздражении, что честно спросишь в ответ – ну и что?.. – чем даешь повод для бесконечных пересудов о твоей персоне во время променадов по коридору перед обедом. Твой сахар, твоя физиотерапия, ингалятор – все предмет для отвлечения больных женщин от вынужденной праздности. Книг не читают, а телика в холле нет, несовременная больница. Я выучила уже по именам и даже по доносящимся из динамика голосам всех телефонных подруг моих сопалатниц, все реалии всех родственников. В момент особого раздражения уходишь в холл, и пишешь там, злобно рефлексируя, а им скучно, тебя уже обсудили, поэтому тоже вылазят в холл и находят таких же соскучившихся, и снова речь про новогодний стол, селедочку под шубой, мимозку, печень трески и гемоглобин.

Свет выключен, под потолком тяжело кучкуются пухлые комья, влажные глиняные мысли неспящих несчастных женщин. Они сегодня устали – много говорили и вспоминали о любви, в основном о своей, но порой отвлекались на чужую. Для описания самых романтических и эротических моментов ими использовалось полтора десятка слов и междометий, во всех рассказах сквозь слова лился практически осязаемый алкоголь. Они азартно играют в игру «Давай, терь ты расскажи свой первый раз», им от 57 до 88, трое в гостях у двоих (я в холле и не скажу все равно). Хохот, железные зубы, битье по ляжкам. Что-то про баню, визг и восторг. Теперь половина храпит, раскрывшись, разметавшись на узких койках (так жарят батареи, что двери в палаты открыты), а вторая плодит эти тягучие душные мысли о том, что надо бы увольняться с Мосводоканала, но ведь сядет дочь на шею, превратишься в домработницу, а так хоть на людях, хоть повод есть накраситься-причепуриться, хоть есть кого матом весело послать, когда будет перебой с электричеством… А так – внук вообще поселится, а Галька, шалава, загуляет… В другом углу потолка копятся идеи продать квартиру и навсегда отвалить в Гусь-Хрустальный, к маминой и бабкиной могилам поближе, да только Сережка, муж, не схочет, ну а если ему новый мотор на лодку пообещать, мож тогда, да как-то надо, чтоб Петька не узнал, а то начнется – кто бабину сберкнижку трогал да по какому праву, пока камня не поставили, трогать не могли, и будет прав… А как смешно посидели, вспомнили охальное, срамно ругались и чаю пили с шиповником. А эта нос воротит – уходит, ей, поди, рассказать-то неча, детей откуда надуло-то.

И изо всех сил пытаешься не добавлять свою мелочевку к их сизым сырым выхлопам бессонных мыслей, но стайки моих мысленных мыльных пузырей неизбежно взлетают к потолку – успеть бы подарки, гнусный стол № 9 – как его впрясть в новогоднее, не успеваю попасть на юбилей любимого друга, а младшую дочку срочно надо везти к ее психологу, пока не случилось снова срыва… А про мой первый раз тридцать лет тому я сама с собой вздохну и поржу в кулачок, а жалкое гадание на Бродском приносит только полнейшее отрицание женской составляющей. И пузыри лопаются об чужие ватные чувалы, в них много майонеза, незашитых надорванных карманов, россыпи таблеток, толстенных стекол очков из перехода, судоку и телеведущий кадавр Владимир Соловьев, моющиеся тапочки и кусок хозяйственного мыла, соль в коробочке от киндер-сюрприза и долгие, долгие вздохи по ночам, тягостное молчание всех неспящих, у кого все давно прошло, заветрилось, испохабилось и висит легкой взвесью воспоминаний и сожалений о том, что жизнь прошла в ожидании любви.

И у меня, родные мои, и у меня – тоже. Спите спокойно, спите поскорей.

Бедные люди (монологи)

Есть люди, которых не хотят. Никто не хочет. Вот это дело, как таким выжить.

Л. Петрушевская. Богиня Парка

ВОТ ОПЯТЬ ОКНО…

(Онкоцентр, женщина лет 50)

– …на окна прям мучительно смотреть. Или, знаешь, в журналах бывают фотографии – крупный город в огнях с высоты птичьего полета. Да, вот именно предвечерние окна в домах, когда уже все, значит, вернулись с работы… бабы в фартуках и в косынках на бигудях, кто-то сразу переоделся в домашнее, а кто-то торопится своих накормить… и прям поверх блузонов, поверх костюмов – фартук, хрясь, хрясь, котлеты, туда, сюда, салатик, а соль передай, а уксусу к пельменям – и вот все сидят, и главное – тепло там, и телевизор светится. А еще потом свет верхний выключен, и только по синему такому морганию от стен понимаешь – телевизор смотрют. Ну это если с улицы, а когда я такие фотографии городов вижу – точечки окон, мириады точечек светящихся – и думаешь – вот, сколько окон! И в каждом, понимаешь ты – в каждом – может быть! – трахаются. И мне прям всю нутрянку скручивает, и словно потом резко выдергивается что-то, штырь какой-то, со свистом аж – ааааахх!! О-ой ты поверь, мука такая – смотреть и думать, что вот так просто это, в каждом окне кто-то друг друга там это самое… А ты сидишь в таком же окне, и ничего. Ничего!.. А тебе всего под пятьдесят. И живот, как прокисший арбуз, и сиськи, как оладьи не пропеченные. И ты понимаешь, что поезд-то давно ушел, хотя он ведь даже не заходил! Ну в смысле – не приезжал! Я столько видела, я столько слышала про это самое, и ни разу, никогда, ни разочка, ни с кем, ни со старым, ни с малым! Вот сказать даже стыдно – как видеосалоны открывались, я на самые-рассамые похабные картины ходила, да. Шапку надвигала низко, очки темные. Там одни парни молодые сидели да я. Ух они там слюней из всех мест пускали! А я ни жива ни мертва – а ну, думаю, может тут свезет?.. Может, они щас на меня и не глянут – ну какая разница, была бы баба, и пошло-поехало… я не столько на экран смотрела, сколько на них – и все думала, вот-вот… и ни разу, понимаешь?.. Видать, я так нехороша по всему была, ну может еще по возрасту, по одежде – что они сразу ехали куда-то к поблядюшкам, я даже слышала, как сразу они договаривались… да… И с подругами вот как-то разговаривать не о чем – что я им? Про закрыть-квартал расскажу? Про начальницу дуру, про прогрессивку? У них семьи, дети, болячки какие-то женские, а у меня ничего. И вспомнить нечего. И вот так и дожила – ничего не было, а всю нутрянку женскую искромсали-откромсали… Моя врач говорит – мы вам кусочек шейки матки оставим, ну чтоб совсем женскую функцию не убивать, а на кой мне она, говорю, я ж старая дева, зачем мне. Ну, говорит, вы еще молодая совсем, встретите еще своего старичка. Понимаешь?.. старичка! Это она прям приговорила – что я ни на что больше не сгожусь! Я и так это знала, но зачем вот так, вслух-то, наболмашь? Я прям в слезы у ней на кресле, а она – не надо истерить, надо жить и радоваться, что схватили все вовремя. Да пошло оно все нахер, радоваться – чему?.. С пустотой внутри жила, с пустотой живу, и вот только, видишь, окна эти чертовы не дают спать спокойно – ворочаюсь и думаю, как же так, всегда они были, и всегда в них свет выключали и давай, а мне – никогда… А теперь все равно, хоть выключай… хоть не выключай… У нас раз в подъезде девку одну гулящую зарезали, все плакали – она веселая была, здоровалась, улыбалась… А я стою – и ни одной слезинки не могу, потому что думала – вот, она хоть пожила, хоть почуяла, ну каково это… ну… чтоб хотели до визгу, чтоб имели и так и эдак… а я?.. И не стала плакать, а на меня все крысились… Вот ты, вижу, с кольцом, ты счастливая, ты хоть счастья своего понимаешь? Понимаешь или нет?! (Отворачивается и плачет.)