Читать книгу "Истерли Холл - Маргарет Грэм"

Рука ее дрожала, когда она коснулась его плеча. Она добавила:

– Скажи, пожалуйста, ты не пил?

– Только бренди. Как иначе говорить с этой сволочью?

– Шшш… – Она подняла руку. – Тише, он услышит.

Оберон почувствовал, что ноги у него подкашиваются. В этом не было ничего нового. Он посмотрел на часы. Уже три. Минута в минуту. Именно так следовало появляться к отцу. Вероника удалилась: пошла наверх в свою комнату, чтобы переодеться, спрятаться или, наверно, что-то сделать с волосами? Какого черта! О чем он думает! При чем здесь волосы? Он постучал. Услышав голос отца, он вошел и, закрывая дверь, придержал ручку, потому что чувствовал, что упадет, если отпустит ее.

Отец стоял рядом со столом и взирал на Оберона с расстояния, всегда казавшегося непреодолимым. Окно кабинета лорда выходило на лужайку перед домом, стены были уставлены книгами. Читал ли отец когда-нибудь? Ответ не вызывал сомнений: никогда. В их старом доме была библиотека, и сам Оберон каждый вечер часами читал там книги о прошлом. Воспитатель Оберона, мистер Сандерс, разделял его, тогда еще подростка, страсть к истории, но потом отец уволил Сандерса и отправил Оберона в публичную школу – в расчете, что там из него сделают мужчину.

– Перестань горбиться и иди сюда.

Голос отца был холодным, но когда он таковым не был? На лице застыло свирепое выражение, но и это не было новостью. Оберон двинулся по ковру к столу отца. Этот ковер тоже был индийским. Ни один узор на нем не повторялся. Почему он думает о подобных мелочах?

Он остановился напротив отца. Поднимающейся руки он не увидел – таким неуловимо быстрым было движение. Удар наотмашь по лицу разбил ему губы. Отец произнес:

– Никто не посмеет называть меня сволочью. Я не потерплю неуважения к себе в моем собственном доме. Это ясно?

Удар по лицу не был неожиданностью. По-другому не бывает.

– Да, отец, это ясно.

Губы с трудом шевелятся, но и это не было новостью. Он собрался с духом.

Следующий удар пришелся в ребра, и Оберон ощутил хруст внутри и пронзившую его боль.

– И я не позволю, чтобы мои деньги тратил какой-то лодырь и пьяница, который распускает сопли и льет слезы, из-за того что его миленькой Вейни больше тут нет. А по чьей вине, можно узнать?

Новый удар, чуть выше почек. Отец сделал быстрый шаг вперед и тут же отскочил назад, как это делают боксеры или танцовщики. Не поделиться ли с отцом этим впечатлением? Оберон чуть было не засмеялся, но ему было слишком плохо, и он изо всех сил старался держаться прямо, хотя так хотелось рухнуть на пол и свернуться клубочком. Отец снова кинулся вперед. Удар тыльной стороной руки – и кольцо с печаткой раскроило Оберону скулу. Обычно он предпочитал бить по корпусу, так чтобы никто ничего не мог заметить. Видимо, очень разозлился.

– Так чья это вина, я тебя спрашиваю?

Оберон слизнул кровь с губ.

– Моя, – пробормотал он, с трудом удерживаясь, чтобы не застонать.

– Почему?

Отец приподнялся на цыпочках, и Оберон отшатнулся. Но удара не последовало. Руки отца, крупные, жесткие, остались на месте. У дедушки Оберона были такие же руки, но он никогда не поднимал их на внуков. А на собственного сына? Но кто осмелится задать этот вопрос отцу?

– Так почему? – прорычал отец.

Оберон заставил себя сосредоточиться, стоять прямо. Голос не должен дрожать. Он произнес:

– Я просил, чтобы меня отправили в Оксфорд. Я настаивал на этом. У меня были деньги, оставшиеся от матери: если бы вы не заплатили за университет, я бы заплатил сам. Я поехал. Вы уволили Вейни, потому что я уехал. Если бы я остался и не проявил эгоизм, она бы не… Не умерла. Для этого не было бы причины.

Отец кивнул, склонив голову набок. Он слушал. Мать была права. Говори то, что он хочет услышать. Но, черт возьми, это таки его вина. Он должен был остаться.

Опершись на стол, отец сложил руки на груди. Костяшки пальцев на правой руке были разбиты.

– Так, в конце концов, деньги твоей матери мои или твои?

– Ваши, отец.

Деньги не принадлежали отцу. Их оставила своей дочери его бабушка по материнской линии, и по завещанию они перешли Веронике и Оберону. Отдельную существенную сумму мать завещала и Вейни в благодарность за ее стойкую помощь и поддержку. Эти деньги Вейни так и не получила. Оберон смотрел через плечо человека, которого он ненавидел, на далекое море. Однажды он уплывет во Францию и никогда не вернется, пока его отец не уберется отсюда, желательно в деревянном ящике, безоговорочно и окончательно мертвый.

Да, он пересечет канал на пароходе, а потом сядет на поезд и поедет в Париж. Оттуда он направится к Сомме, реке, название которой, как говорил мистер Сандерс, кельтского происхождения и означает Спокойствие. Так хочется почувствовать себя спокойно, хотя бы один раз. Может быть, там он сможет так себя чувствовать. Широкая река, она извивается и петляет…

– Слушай меня, мальчишка, – раздалось рычание.

Боль в груди не давала дышать. Ребра треснули, Оберон знал это, такое уже случалось с ним не один раз. В почках ощущалась пульсирующая резь, биение сердца отдавалось в разбитом лице.

– Ты позор семьи, но, похоже, не стыдишься этого. Может, тебе ремня дать?

Отец снова приподнялся, балансируя на носках ботинок.

Оберон чуть не засмеялся. Ремня? Он не ребенок, но какая разница? По крайней мере, отец никогда не поднимал руку на Веронику. Странно все-таки. Женщины, наверно, избавлены от ярости отца. Или не избавлены? Он снова подумал о Вейни. Отец уволил ее. Она что же, спорила с ним? А он разозлился? Убегала она от него на балкон? А он подходил все ближе, ближе. Она перевернулась через перила или он, забывшись, толкнул ее? Или она действительно прыгнула? Он должен был не допустить этого. Да, не допустить. Отец повторил:

– Еще раз спрашиваю, мне прибегнуть к ремню?

– Нет, отец, вам не нужно применять ремень. Я слушаю.

Говорить было больно. Больно вообще все и уже давно. И опять он чуть не засмеялся. Что это с ним? Раньше он плакал.

Отец переместился к окну. Оберон не смел пошевелиться, хотя у него ломило спину и дрожали ноги. Он перенес вес с носков на пятки и снова на носки, как их учили в школе на занятиях по подготовке офицеров кадетского корпуса.

– Ты не вернешься в Оксфорд. Ты останешься здесь и под моим руководством станешь мужчиной. Исключение из университета – не повод для смеха, – отец сверлил его взглядом.

О господи, он все-таки засмеялся? Очевидно, нет, потому что отец продолжал:

– Ты растратил мои деньги, беспечно забыв про домогательства этих кретинов с их Народным бюджетом. Но погоди, в палате лордов уже приготовились стереть ухмылки с их физиономий. Ни одна ленивая сволочь не получит от нас пенсию!