Читать книгу "Трава под снегом - Вера Колочкова"

Да, с Леськой он тогда счастливое время прожил, хоть и короткое. А теперь у него жена Ольга, полная Леськина противоположность. Умная, расчетливая, с крутым университетским образованием, правильная до тошноты. Сама к нему навязалась, между прочим! А ему вообще все равно было, он тогда еще по Леське вовсю страдал… В общем, выходила умная Ольга за перспективу, когда отец при Командоре правой и влиятельной рукой был, а перспектива взяла и лопнула, как мыльный пузырь. Теперь ходит по дому с обиженным видом, будто она в этой ситуации самая пострадавшая. А отец с матерью вроде как перед ней виноваты. Они и без этой виноватости живут как две неприкаянные сомнамбулы, ждут от судьбы неизвестно чего. Отец постарел, похудел, на глазах тает как свечка. Обидно ему, конечно.

А все этот самозванец чертов, сын новоявленный! И откуда он взялся вообще? Свалился им на голову, перетряхнул жизнь. Все в ней прахом пошло – и многолетняя отцова дружба с Командором тоже. Хотя дружбой это, конечно, в прямом смысле слова не назовешь. Это, скорее, мудрое преданное терпение, а не дружба. А оно, это мудрое терпение, тоже на дороге не валяется, между прочим. Оно дорогого стоит. Его, если честно, в наши горделивые времена днем с огнем не сыщешь. Потому что оно честное. Честнее всякой там дружбы, честнее самых крепких семейных уз. Да и узы у них тоже были – Командор ему, между прочим, крестным отцом приходится. Да – отцом! И все к тому выходило, что он должен был отцово место подле Командора со временем занять. Не в смысле начальника его охраны, а в смысле дружбы-преданности. А этот кузнечик явился не запылился – здрасте, я настоящий ваш кровный сын… Гаденыш. Везде успел напакостить, даже к Леське в постель прыгнуть умудрился. Можно сказать, в святое залез. В то святое, которое хранилось в душе былым, пушистым и маятным, глубоко внутри спрятанным, как неприкосновенный запас. Память о любви в консервной банке. Хоть и нельзя было те консервы распечатать, но он-то знал, что запас был! А с запасом жить не так страшно. Эх, Леська, Леська! Взяла и в душу плюнула…

От резкого автомобильного гудка он вздрогнул, огляделся заполошно. Надо же, на светофоре задумался. Все, хватит! Плюнула так плюнула. И без консервного запаса проживем. И вообще, сейчас ему не до любовных переживаний. Бог с ней, с любовью. Когда жизнь рушится, любить уже некогда. Надо ситуацию менять, ломать ее как-то. Столкнуть надо к чертовой матери этого сына с дороги. Потому и добытую информацию надо перевести из печали в пользу. Только вопрос – в какую пользу? Тут думать надо, не торопиться, хорошо думать…

Изловчившись, он на ходу выцепил губами сигарету из пачки, прикурил, с удовольствием вдохнул в себя терпкий дым. Так. Допустим, он подбрасывает эту информацию Командору. И что? Да он давно уже про Леську забыть успел, мало ли баб в своей жизни просто использовал? Хотя… Он в этих делах большой чистоплюй. Можно на этом, кстати, сыграть. Вроде того – ты использовал и выплюнул, а твой сынок подобрал и в рот положил. Можно даже небольшой скандальчик на этой почве организовать. Вбить первый клин между отцом и сыном. А дальше – как получится. Главное – в драку ввязаться, а там посмотрим.

Докурив сигарету, он выщелкнул окурок в окно, достал заверещавший мобильник, ответил нехотя:

– Да, Оль… Где, где, в пути! На работу еду. А что голос? Нормальный голос… Чего звонишь-то, проверяешь, что ли? Скажи-ка мне лучше, у тебя номер телефона Ани есть? Ну, жены сукиного сына, коровы этой, с которой тебя вчера жена Командора познакомила… Надо! Для дела надо! Ага, и хорошо, что есть… Вечером позвонишь ей, почирикаешь по-бабски. А я тебе все расскажу, как и для чего. А там сама сообразишь. Ну все, дома встретимся, обсудим…

* * *

Не любила она походов в местную поликлинику, хоть убей. Чувствовала себя полным ничтожеством, когда важные медицинские тетки в кабинетах разглядывали ее паспорт без прописки да приставали с вопросами, кем ей приходится Илья. Как будто без их вопросов не ясно, что парню надо рентген сделать – вдруг ребро сломано? Пока до того рентгена добрались, все нервы измотали. Хорошо, хоть результат положительный – оказалось, нет перелома. Просто сильный ушиб. Сказали, само пройдет.

– Лесь, смотри… – тихо потянул ее Илька за рукав куртки, показывая куда-то вверх, в снежное стелющееся пространство.

– Чего? Куда смотреть-то? – обернулась она к нему с досадой, нехотя останавливаясь.

– Смотри, как снег наверху завивается… Будто его спиралью крутит. Видишь? Если подпрыгнуть, то тебя вверх по этой спирали унести может. Красиво, правда? И страшно немного…

Она долго всматривалась в серое низкое небо, сыплющее обильные хлопья, но ничего там не увидела, никакой особенной красоты. Ну, снег. Мокрый, холодный. Обернувшись к племяннику, долго смотрела в его бледное разбитое личико, обращенное вверх, и чуть не расплакалась от жалости – сине-фиолетовый фингал под глазом и разбухшая ссадиной губа никак не вязались с выражением наивного и тихого на нем восхищения. Сглотнув спазм, она проговорила, поеживаясь:

– Пойдем, Илька… Холодно.

– Нет, ты посмотри, как здорово! Неужели ты не видишь? Вот бы это нарисовать… Представляешь, мы с тобой взялись за руки и летим вверх по снежной спирали…

– Это как на картине у художника Любарова?

Илья повернул к ней голову, посмотрел с рассеянным интересом, будто с трудом вытянул взгляд из снежного пространства. Странный был у него взгляд, расплывчатый, будто у слепого. И снова прошлась иголками по душе тревога за мальчишку – интересно, что она с ним дальше делать будет? Он же вообще… как неземной весь. А вдруг он особо одаренный или талантливый? В изостудии преподаватель аж дыханием пресекается, когда его хвалить начинает. А она? Что она может ему дать, кроме душевной тревоги? Его ж учить надо, в него материально вкладываться надо. Потому что все разговоры про то, что настоящий талант сам по себе пробьется, – сущая ерунда. И о чем только его мать там, в Америке, думает…

– Леськ, а ты откуда про Любарова знаешь? – сфокусировался он таки взглядом на ее лице. – Тебе такие картины нравятся, да?

– Не-а. Я, Илька, их не понимаю. А ты, по всему видно, породой в дедушку с бабушкой пошел. Они вот так же умели видеть особую красоту да замирать перед ней. А я не умею.

– Ничего, научишься. Честное слово, научишь ся!

– Слушай, а как у тебя с английским? Ты обещал, что сам будешь заниматься.

– Это ты к чему, Лесь? Думаешь, мама за мной приедет?

– Конечно приедет! Не век же тебе со мной в нищете плюхаться. Конечно, мне будет очень трудно без тебя, но…

– Лесь, я не плюхаюсь! С чего это ты взяла? Живем и живем… Давай не будем об этом, ладно?

– Обижаешься на маму, да?

– Нет. Я не обижаюсь. Я просто не помню ее совсем… Я ж не виноват, что не помню! И вообще, отвяжись от меня с этими дурацкими разговорами!

– Ладно… Ладно, отвязываюсь. Пойдем. Холодно. Надо еще в магазин заскочить, на ужин чего-нибудь сообразить. Может, по макаронам вдарим? В холодильнике кусочек сыра есть, я утром от завтрака заныкала, сделаем макароны с сыром и чесноком. Вкусно-о-о…