Читать книгу "Мир без конца - Кен Фоллетт"

— И что он намерен предпринять? — с тревогой спросила она.

— Король не говорил об измене… пока.

Ральф усомнился, что Филиппу можно законно обвинить в измене, но все-таки при этой угрозе она побледнела. Лонгфелло продолжал:

— Прежде его величество просил меня переговорить с вами.

— Разумеется, для короля браки представляют политический интерес…

— Они на самом деле имеют политический интерес, — перебил Грегори. — Если ваша красавица дочь вообразит, что влюблена в симпатичного сына посудомойки, вы скажете ей — как я говорю вам, — что представители знати не могут сочетаться браком с кем вздумается; вы запрете дочь в комнате, а парня будете сечь под ее окнами до тех пор, пока он не выбросит этот вздор из головы.

Тот факт, что о долге ей напоминает простой законник, оскорбил Филиппу, и хозяйка высокомерно ответила:

— Я сознаю долг вдовы графа. Я графиня, моя бабка была графиней, моя умершая от чумы сестра была графиней. Но браки имеют не только политический интерес. Они отражают еще и интерес сердца. Мы, женщины, вручаем себя мужчинам, нашим хозяевам и господам, обязанным мудро руководить нами, и просим хотя бы малого участия к тому, что несем в сердце. И обычно подобные просьбы принимают во внимание.

Слово «мудро» вдова произнесла с издевкой. Ральф видел, что она взволнована, но силы ей придавало презрение.

— В другое время, возможно, я с вами и согласился бы, но настали странные дни, — ответил Грегори. — Обычно, когда король подыскивает нового достойного графа, он видит вокруг себя десятки мудрых, сильных, доблестных, преданных мужей, всемерно желающих служить ему. Каждого из них он со спокойной душой мог бы пожаловать титулом. Но сейчас лучших выкосила чума, и король уподобился хозяйке, которая тащится в рыбную лавку после полудня, когда остается одна мелочь.

Тенч хоть и сделал вид, что пропустил тираду мимо ушей, оскорбился, признав тем не менее убедительность аргумента. Филиппа изменила тактику. Она подозвала служанку:

— Пожалуйста, кувшин лучшего гасконского вина. Сэр Грегори поужинает, поэтому принеси еще баранины с чесноком и розмарином.

— Да, миледи.

— Вы очень любезны, графиня, — отозвался Лонгфелло.

Хозяйка не умела притворяться и не смогла замаскировать подоплеку своего гостеприимства, сразу же вернувшись к главному вопросу.

— Сэр Грегори, должна вам признаться, мое сердце, моя душа, все мое существо противится мысли о браке с сэром Ральфом Фитцджеральдом.

— Но почему? Он такой же мужчина, как и любой другой.

— Нет, не такой же.

Графиня и законник говорили словно в отсутствие лорда Тенча, что было крайне оскорбительно. Но Филиппа в отчаянии, готова сейчас высказать все, и Ральфу стало интересно, что же ей так в нем не нравится. Леди помолчала, собираясь с мыслями.

— Насильник, палач, убийца… все эти слова слишком абстрактны.

Претендент на графский титул опешил. Лорд себя таковым не считал. Он, конечно, пытал людей на королевской службе, изнасиловал Аннет, в бытность свою разбойником убил немало мужчин, женщин, детей… Но кажется, утешал себя Тенч, Филиппа не догадывается, что именно он был тем человеком в капюшоне, который зарезал Тилли.

Хозяйка продолжала:

— Людям что-то мешает совершать подобные вещи. Это способность… нет, это непереносимость чужой боли. Мы тут ничего не можем поделать. Вы, сэр Грегори, не сможете изнасиловать женщину, потому что почувствуете ее горе и боль, будете страдать вместе с ней и невольно смягчитесь; по той же причине вы не сможете пытать или убивать. Тот, у кого нет способности чувствовать боль другого, не человек, хоть и ходит на двух ногах и говорит по-английски. — Леди наклонилась и понизила голос, но Ральф ясно расслышал: — А я не лягу в постель с животным.

Фитцджеральд не выдержал:

— Я не животное!

Он ожидал, что законник заступится за него, но тот лишь спросил:

— Это ваше последнее слово, леди Филиппа?

Тенч поразился. Неужели Грегори смолчит, признав тем самым, что во всем этом есть доля правды?

— Прошу вас передать королю, что я его верная и покорная подданная и мечтаю заслужить его милость, но не выйду замуж за Ральфа, даже если мне прикажет архангел Гавриил.

— Понятно. — Гость из Лондона встал. — Мы не остаемся на ужин.

И это все? Фитцджеральд ожидал, что у Грегори припрятан сюрприз, тайное оружие, какая-нибудь приманка, против которой невозможно устоять, или, наоборот, угроза. Неужели у такого ловкого придворного ничего нет в вышитом рукаве? Даже вдова слегка испугалась такому внезапному окончанию сражения. Лонгфелло пошел к выходу, и Ральфу не оставалось ничего, как последовать за ним. Филиппа и Одила смотрели на них, не зная точно, что делать. Свита затихла. Хозяйка тихо произнесла:

— Прошу вас, умолите короля о милости.

— Его не надо умолять, миледи, — ответил Грегори. — Учитывая ваше упорство, монарх повелел мне сказать, что не будет заставлять вас выходить замуж за человека, вам отвратительного.

— Спасибо! Вы спасли мне жизнь.

Фитцджеральд опешил. Но ему обещали! Он совершил ради этого святотатство и убийство. И теперь так просто принять отказ! Тенч открыл было рот, но Лонгфелло опередил его:

— Король милостиво повелел сэру Ральфу жениться на вашей дочери. — Лонгфелло указал на высокую пятнадцатилетнюю девушку, стоявшую подле матери. — На Одиле, — добавил он, как будто на этот счет у кого-то могли возникнуть сомнения.

Филиппа ахнула. Одила вскрикнула. Грегори поклонился:

— Всего самого доброго вам обеим.

— Подождите! — воскликнула графиня.

Законник вышел, словно не услышав. Изумленный Ральф последовал за ним.

Гвенда проснулась усталой. Стояла пора сбора урожая, и все длинные августовские дни крестьяне проводили в поле. Вулфрик от восхода до темноты без устали махал косой, а она увязывала снопы: целый день наклонялась и подбирала скошенные колосья, наклонялась и подбирала, наклонялась и подбирала, спина горела от боли. Затемно с трудом возвращалась домой и падала в постель, а домочадцы в поисках ужина шарили по шкафам.

Проснувшийся муж заворочался, и его движения медленно проникли в сознание Гвенды. Она с трудом встала и, учитывая предстоящий труд, накрыла плотный завтрак — холодная баранина, хлеб, масло, крепкое пиво. Десятилетний Сэм встал, а Дэви, которому было всего восемь, пришлось расталкивать.

— Эти земли никогда не возделывал один человек с женой, — заворчала Гвенда, когда всей семьей уселись за стол.

К ее досаде, Вулфрик весело ответил:

— В год, когда рухнул мост, мыс тобой собрали урожай вдвоем.

— Я тогда была моложе на двенадцать лет.