Читать книгу "Гибель гигантов - Кен Фоллетт"

После обеда Гас зашел в купе к Розе. Она была в поезде единственной женщиной-журналисткой, поэтому в ее распоряжение было отдано целое купе. Она была почти такой же страстной сторонницей Лиги Наций, как Гас, но заметила:

— Про сегодняшний день трудно сказать много хорошего.

Они полежали на ее постели, обнимаясь и целуясь, потом пожелали друг другу спокойной ночи и расстались. Свадьба была назначена на октябрь, после окончания президентской поездки. Гас предпочел бы раньше, но родителям требовалось время на подготовку, а мать мрачно проронила, что спешить со свадьбой — недостойно, и Гас уступил.

Вильсон строчил на машинке, своем стареньком «Ундервуде», внося изменения в свою речь, а за окном пролетали бесконечные равнины Среднего Запада. В следующие несколько дней его выступления стали лучше. Гас предложил президенту стараться говорить о договоре в понятиях, близких жителям каждого города. И Вильсон рассказал в деловых кругах Сент-Луиса, что договор поможет развернуть международную торговлю. В Омахе он объяснил, что мир без этого договора — как общество с неустановленными границами земельных участков, где фермеры сидят на заборах с ружьями. Вместо долгих объяснений он доносил смысл основных моментов короткими фразами.

Еще Гас предложил Вильсону обращаться к чувствам людей. Ведь здесь дело касается не только политики, сказал он, а речь идет о любви к своей стране. В Колумбусе Вильсон говорил о ребятах в хаки. В Су-Фолз он сказал, что хочет воздать должное матерям, потерявших своих сыновей, павших на поле битвы. Он редко опускался до грубости, только в Канзас-сити, откуда родом был язвительный сенатор Рид, он сравнил своих противников с большевиками. И он повторял, снова и снова, что если не будет создана Лига Наций, то начнется новая война.

Гас следил за тем, чтобы не обострялись отношения с прессой в поезде и с местными на остановках. Когда Вильсон говорил без подготовленной заранее речи, его слова тут же стенографировали, и Гас распространял копии стенограммы. Время от времени он уговаривал Вильсона поболтать с местной прессой.

Все это давало результаты. Отношение слушателей становилось все лучше и лучше. Отзывы прессы были по-прежнему разнообразными, но главный тезис Вильсона постоянно повторяли даже те газеты, что были настроены против него. А по сообщениям из Вашингтона можно было сделать вывод, что оппозиция слабела.

Но Гас видел, чего эта кампания стоила президенту. Его головные боли теперь носили почти постоянный характер. Он плохо спал. Он не мог усваивать обычную пищу, и доктор Грейсон кормил его бульонами. Он подхватил инфекцию, которая развилась во что-то вроде астмы, и у него начались проблемы с дыханием. Он пытался спать сидя.

Все это скрывали от прессы, даже от Розы. Вильсон продолжал произносить речи, хотя голос его слабел. В Солт-Лейк-Сити его приветствовали тысячи, но он выглядел изможденным и часто стискивал руки странным движением, наводившим Гаса на мысли, не упадет ли он замертво.

В ночь на двадцать пятое сентября вдруг поднялась суматоха. Гас услышал, что Эдит зовет доктора Грейсона. Он накинул халат и бросился в вагон президента.

То, что он увидел, привело его в ужас и отчаяние. Вильсон выглядел очень плохо. Он едва мог дышать, лицо свело судорогой. И несмотря на это, он был намерен продолжать путь; однако Грейсон заявил, что прекращает турне, и был непреклонен. В конце концов Вильсон уступил.

На следующее утро с тяжелым сердцем Гас сообщил прессе, что президент перенес тяжелый приступ, и на всем пути до Вашингтона — составлявшем 1700 миль — их поезд все пропускали. Все договоренности президента на ближайшие две недели были отменены, причем в их числе и встреча с сенаторами, выступающими в поддержку договора и планирующими добиваться его ратификации.

В тот вечер Гас и Роза сидели в ее купе, с убитым видом глядя в окно. На каждой станции они видели толпы, собравшиеся посмотреть на проезжающий поезд президента. Солнце село, но толпы в сумерках все стояли и смотрели. Гас вспомнил поездку в поезде из Бреста в Париж и множество безмолвных людей, глубокой ночью стоявших вдоль путей. И года не прошло, а их надежды разбиты.

— Мы старались изо всех сил, — сказал Гас. — Но потерпели поражение.

— Ты уверен?

— Если бы президент провел кампанию, как было задумано, и то все висело бы на волоске. А сейчас, когда Вильсон болен, шансы на то, что сенат ратифицирует договор, равны нулю.

Роза взяла его за руку.

— Мне так жаль… — сказала она. — Тебя, и меня, и весь наш мир… — она помолчала, потом спросила: — Что же ты будешь делать?

— Мне бы хотелось пойти в Вашингтоне работать в какую-нибудь фирму, которая специализируется по международному праву. В конце концов, у меня есть некоторый опыт работы в этой области.

— Я бы сказала, что они должны в очередь выстраиваться, чтобы предложить тебе работу. И, может быть, твоя помощь в будущем понадобятся какому-нибудь новому президенту.

Он улыбнулся. Иногда она оценивала его нереально высоко.

— А ты что будешь делать?

— Мне нравится то, что я делаю сейчас. Я могу и дальше писать о Белом доме.

— А детей ты хочешь?

— Хочу!

— Я тоже хочу… — сказал Гас, задумчиво глядя в окно. — Только надеюсь, что предсказание Вильсона о них не сбудется.

— О наших детях? — Она услышала печаль в его словах и испуганно спросила: — Что ты хочешь сказать?

— Он сказал, что им предстоит новая мировая война.

— Боже сохрани! — с жаром воскликнула Роза.

Снаружи опускалась ночь.

Глава тридцать девятая

Январь 1920 года

Дейзи сидела за столом в доме Вяловых в Буффало. Она была в розовом платье, шея повязана огромной льняной салфеткой, из которой голова торчала так, словно она в ней тонула. Ей было почти четыре года, и Левка обожал ее.

— Сейчас я сделаю самый большой в мире сэндвич, — сказал он, и она засмеялась. Он отрезал от тоста два квадратных кусочка размером в полдюйма, старательно намазал их маслом, положил на один квадратик крошечный кусочек яйца, которое Дейзи не стала есть, и накрыл вторым.

— Нужно добавить один кристаллик соли, — сказал он. Он насыпал соли из солонки на свою тарелку, потом кончиками пальцев поднял один-единственный кристаллик и положил сверху на сэндвич.

— Теперь я его съем! — сказал он.

— Я тоже хочу! — сказала Дейзи.

— Правда? Но ведь это очень большой сэндвич, как раз для папы!

— Нет! — сказала она, смеясь. — Это маленький сэндвич, для девочки!

— Да? Ну ладно! — сказал он и положил сэндвич ей в рот. — Но больше ты не хочешь, правда?

— Хочу!

— Но ведь он был такой большой!

— Нет, он был маленький!